Парис и Капулетти: мелочь, которая сделала трагедию объёмной

К а п у л е т т и:

Мы оба одинаково с Монтекки
Наказаны; и, думаю, не трудно
Нам, старым людям, было б в мире жить.

П а р и с:

Достоинствами вы равны друг другу;
И жаль, что ваш раздор так долго длится.
Но что вы мне ответите, синьор?

К а п у л е т т и:

Я повторю, что говорил и раньше:
Моё дитя ещё не знает жизни;
Ей нет ещё четырнадцати лет;
Пускай умрут ещё два пышных лета —
Тогда женою сможет стать Джульетта.

У. Шекспир, «Ромео и Джульетта», акт I, сцена 2
Перевод Т. Щепкиной-Куперник

Диалог интереснейший, один из лучших в пьесе, и на нём надо остановиться подробней — он прекрасно иллюстрирует целую кучу вещей, начиная от создания образов и заканчивая наполненностью текста.

Дело в том, что в этом диалоге хитрый Шекспир как будто бы не оставляет лазейки читателю для понимания образа Париса. Смотрите, с одной стороны Парис вежливо поддакивает Капулетти и изрекает банальности, но с другой — и сам Капулетти говорит совершенно очевидные вещи. Было бы странно, согласитесь, если бы в ответ Капулетти услышал: «Паршивец тот Монтекки, пёс, дешёвка. // Какое счастье весь этот ваш махач!» Абсурд, во-первых, и прямое оскорбление, во-вторых (поскольку «враг врагу равен» — аксиома). После этого фраза: «А герцога фпесду, давай о свадьбе» стала бы последней для любого, не только для Париса. То есть выбора у Париса как бы нет.

Но это — видимый пласт. Потому что — «он не мог позвать на помощь, но взглядом мог попросить о поддержке» (А. Дюма, «Три мушкетёра», цит. по: память). Вдумайтесь в контекст: Парис, родственник герцога (то есть более высокопоставленный), приходит к Капулетти просить руки его дочери и уже даже попросил (дальше он скажет: «Но что вы мне ответите, синьор?», из чего мы сделаем вывод, что вопрос был задан до начала сцены). И что же ему говорит Капулетти? Правильно, Капулетти начинает жаловаться на жизнь: «думаю, не трудно // Нам, старым людям, было б в мире жить».

И глазом, небось, так зырк на Париса-то.

А Парис — лопух, потому что прошляпил возможность:

а) заслужить бесконечное уважение как Капулетти (то есть своего типа будущего тестя), так и Монтекки, которым гордость не позволяет инициировать мировую, хотя ни тот, ни другой от неё бы не отказались. Заодно сделать их обоих своими должниками по гроб жизни;

б) предстать перед герцогом в самом выгодном свете и, возможно, получить какую-нибудь серьёзную цацку, вроде «взрослого» чина;

в) предъявить себя будущей жене в качестве зрелого мужа, умом не обделённого;

г) и всё это посредством совершения субъективно доброго деяния, за которое ему бы все сказали спасибо.

Иначе говоря, ответь Парис: «Берусь вас примирить. О свадьбе — позже, // Когда помиритесь» — и не было бы ответа Капулетти в следующей реплике: «Пускай умрут ещё два пышных лета — // Тогда женою сможет стать Джульетта». Потому что забить на «два пышных лета», когда остро потребовалось утишить боль от утраты Тибальта, Капулетти смог легко и непринуждённо.

Так что случилось с Парисом? Почему он начал мямлить про достоинство вместо того, чтобы действовать? Что это? Растерянность? Парис не лидер?

Да, Парис не лидер. Но это — в контексте мира эпохи Возрождения — говорит о том, что он не дворянин. По духу не дворянин.

Простец он, буржуа, обыватель.

Вот теперь почувствуйте, сколько в действительности смысла валяется на одном квадратном сантиметре шекспировской, во все стороны заезженной драмы «пралюбофь». Капулетти отказывает Парису не потому, что Джульетта слишком молода (отмазки это всё), а потому что слишком молод сам Парис. Потому что Капулетти, хоть и зарится на родство с самим герцогом, брезгливо кривится при виде недогадливости, нерешительности и телячьей простоты жениха. Капулетти раздирают противоречия: он и хотел бы выгодно выдать замуж дочь, но выгода получается уж больно сомнительной, вот в чём фокус. И он, по-видимому, время от времени расставляет Парису вот такие ловушки («Повторю, что говорил и раньше» — то есть разговор-то далеко не первый): он ждёт, когда же мальчик возмужает в том смысле, в каком это понятно аристократу. И только когда бонусы от брака Джульетты с Парисом начинают тактически перевешивать минусы, Капулетти даёт своё согласие и даже торопит свадьбу.

Нутром, однако, он всё равно кривится от отвращения — и вот в этом одна из причин его эмоционального срыва в 5 сцене III акта: старый аристократ в сердце своём полностью и без оговорок согласен с дочерью. Не пара Джульетте Парис. Не мужчина.

Трагедия Капулетти — в том, что он предал самого себя, отдав плебею дочь. За то и поплатился смертью дочери, именно за это, а не за вражду с Монтекки (за вражду он заплатил любимым племянником, Тибальтом, тогда как Монтекки — почти адекватно — сыном).

И посмотрите как используется Шекспиром фигура недеяния: мы делаем выводы сразу о двух людях на основании бездействия одного из них в одном коротком диалоге.

---

С началом обсуждения этого постинга вы можете ознакомиться здесь.