11 сентября 2009

По следам географа

Прочла «Географ глобус пропил» Алексея Иванова, хочу об этом поговорить. Однако прежде чем мы начнём, обращусь-ка я непосредственно к автору — на тот инвалидный случай, если автор вдруг наткнётся на этот постинг.

Драгоценный автор,

Над фразой: «Ветка карандашом для глаз поспешно записывала рецепт на салфетке и рвала грифелем бумагу» — я ржала, как конь, до слёз и даже до икоты.

Сейчас объясню, но сначала, автор, ты возьми обычный грифельный карандаш, какой гарантированно рвёт бумагу (рекомендую для верности 2h) и попробуй подвести им глаза. Давай-давай, можешь считать, что это епитимья такая.

Смекнул, да? Отлично. Я тоже юморист будь здоров. Вспомни начало своего произведения. У тебя там поговорка есть — «Дураков на сказки ловят». Правильная поговорка. А в твоём случае дважды правильная, потому что рекурсивная.

Вспомни историю, которую рассказал Служкин Маше (про выпускной вечер в компании с Веткой). Вспомни маркер, который ты зарядил сугубо для читателя, чтобы тот, боже упаси, не повёлся на служкинскую историю как на чистую правду (упоминание о том, что Служкин больше не встречался с Веткой). Теперь соотнеси эту параллель с фразой про «грифель» косметического карандаша, который «рвёт бумагу».

Автор, хотел ты этого или не хотел, но фраза про рвущий бумагу грифельный косметический (ояебу…) карандаш стала чётко аналогичным служкинскому маркером. Проще говоря, ты, подобно Служкину, сказал читателю (только что не открытым текстом): «А так не бывает… Я все сочинил, чтобы тебе скучно не было». Но тут, правда, Служкин оказался умнее тебя и раскололся в конце своей блистательной повести, а не в начале.

Тот факт, что мы чуть дальше узнаем, что в истории про выпускной вечер вранья всего-навсего с три короба, а не полный паровоз, в семантической части не изменит ни шиша, а только установит точную пропорцию вранья в авторском тексте — «с три короба».

Ну, и цена тогда твоей басенке?

Это как бы из самого смешного. Теперь одно из самых грустных (но не самое. Самое я приберегу на следующий постинг, а его тут будет, можешь не сомневаться. Мне твоя книга, в общем, пришлась по душе, и к тому же у меня есть шкурные причины, поэтому без капитальной критики ты не останешься, не боись). Так вот, об одном из самых грустных.

Я прочла книгу, но сейчас, по прочтении, не заглянув в неё лишний раз, я смогу назвать по именам только Татку и Машу. Иными словами, имена собственные, автор, ты словно бы нарочно сделал такими, что в памяти читателя они просто не откладываются. Образ есть, а имя — дзынь. Тот дзынь, и этот тоже дзынь. Так и помаваешь клешнями во все стороны.

Мало того, у них и имена-то не у каждого, у них вообще по большей части клички, причём клички, привязанные не к характеру (то есть не к образу, если проецировать проблему на читателя), а к фамилии. При этом количество персонажей на протяжении всей третьей части махом превышает естественное ограничение, касающееся числа предметов, которое человеческий мозг может удерживать в поле внимания одновременно. Без напряжения мы «ловим» пять-шесть объектов. С усилием — восемь, продвинутые экстраверты — девять (и то на протяжении короткого времени). И ты, отец, лёгких путей не ища, двинул аккурат девять, забыв, очевидно, что для нас Служкин, чьи глаза наблюдают за походом, есть объект, абсолютно равноправный любому из его «отцов». То есть ты-то сам выкрутился: взял да и перекинул повествование от третьего лица к первому — и сел в шоколаде. Вроде как перевоплотился в Служкина — вот тебе и восемь контролируемых рыл, как раз под край лимита. Но у читателя-то такой возможности перевоплощения нет, не способен он Служкина спинным мозгом, как ты, воспринимать. И получается у читателя поэтому: нос вытащили — хвост увяз. Всё время кто-нибудь из «отцов» уходит из внимания.

Никакого сознательного расчёта я за тобой по этой части не числю: у тебя была возможность показать ералаш, свойственный голове всякого педагога ввиду крайней перенаселённости классов, ещё в первых двух частях. Ты этот ералаш и показал без нареканий — всё в порядке. Повторять два раза один и тот же анекдот да ещё с теми пацанами, которых Служкин знал получше прочих, было бы нелепо. Следовательно, сотворил ты эту каракатицу неумышленно (точнее, умышленно, но по сугубо техническим причинам, безо всякой задней мысли). Результат печален: за исключением заподлянского Градуса (кстати, его погоняло я тоже не помню без бумажки) и нелепейшего Тютина (аналогичная история с фамилией), чётко в памяти не откладывается никто. И когда, например, ты пишешь, что очередной твой «отец» был «как всегда», первая мысль, которая у читателя возникает: «Да? Ну, икс его знает, может, и как всегда…» Осадочек же остаётся.

Это, однако, ещё не всё.

Первое лицо в той части, которая прапаход, понадобилось тебе сугубо по указанной выше причине. Стилистически же оно, это лицо, не оправдано ни единой запятой. Никаких языковых различий между текстом от лица автора и текстом от лица Служкина не наблюдается. Прибауточки, которых Служкин избегает в личном дневнике, и лирические отступления, которыми, наоборот, активно заполняет страницу за страницей, на счёт стилистики, как ты понимаешь, отнесены быть не могут, ибо не стиль они суть, но темы. По части прибауточек ты, кстатаи, молодец, правильно подметил: самому Служкину они даром не нужны, он их для других держит. Но этого очень мало для убедительного обоснуя передачи права на текст. И получается, что тебе это было надо:

а) ради читерства в пользу лирики (ибо, конечно, от третьего лица писать лирические простыни — задача, чего уж там) и

б) ради твоего собственного удобства удержания в поле видимости всех участников похода.

Некрасиво, дорогой товарищ.

Дальше (это я всё о грустном, да). Дальше пойдёт совершенный швах. Со второго дня похода описания окружающих красот и эмоциональных реакций на эти красоты, а равно и шуры-муры начинают утомлять неистово и страстно. Отдельным пунктом начинает утомлять подростковый жаргон: дело в том, что язык этот крайне скуден и убог, выразить им можно очень немного, и, соответственно, избирая этот язык в качестве основной системы коммуникации в походе, каким он представлен читателю, ты собственными руками загнал себя в дупло: ни о чём, кроме того, на что этот язык способен, ты рассказать уже не смог, как твой Служкин ни старался. На протяжении пяти очень длинных глав нам талдычилось одно и то же и даже одними и теми же словами: пейзаж, пейзаж, пейзаж, нету ебли, нету ебли, нету ебли, «зырь», «бивень», «отожмись». Это, конечно, дохуя как трогательно, это всё очень важно и нужно для изображения процесса (кстати, о процессах) возникновения мужской половой дружбы и спайки команды, но нормальными людьми это читается так: послюнявил палец, пролистал три страницы, убедился, что дальше всё то же самое, пролистал до конца главы и начал следующую. А спайки фпесду: на всякую спайку найдётся свой Кашпировский.

То есть, вот, от всего того нагромождения букв, которое ты сплёл прапаход, можно было бы смело оставить только первую главу, половину четвёртой и половину пятой (спасение катамарана, разговор всем кагалом о Географе и застряча Географа с Машей в Ебенях), а остальное просто резюмировать в четырёх-пяти абзацах. Ну, нету в остальном ни лишних смыслов, ни новизны, ни даже просто изящества. Да, я помню про спайки. А вот ты про Кашпировского — нет.

По мелочи:

— образ Тютина — туфта и лажа полная. Я не объясню, почему, у меня объяснялка развяжется, но я могу рассказать, каким Тютин был на самом деле. Да, я знаю, что я нахалка — а ты просто прими к сведению, что я это знаю;

— девочки, включая женщин, — ппц без преувеличения. Если, по-твоему, все бабы бляди, зачем писать так много букв о Татке? Тоже ведь блядью станет, коль скоро иных вариантов не предусмотрено. То есть как, не станет? А кем она тогда станет-то? Изобретёт — сугубо силою своего этического таланта — принципиально не существовавший до неё стиль поведения по отношению к мужчинам? Нафиг тогда о Служкине столько букв, если у него дочка такой гений?

Пока всё. Второй постинг о «Географе…» будет (когда будет) уже собственно аналитическим и адресованным читателю.

Успехов.


Читать дальше...

10 сентября 2009

Ginnheilög goð: небольшой комментарий


«Перебранка Локи»
Утырено из Википедии

Какую, казалось бы, ценную информацию можно извлечь из речи трикстера, нашпигованной, казалось бы, пустословием, как хорошая буженина чесноком? Я имею в виду такую информацию, которую не нужно было бы проверять тысячекратно.

А вот какую:


Þá stóð Viðarr upp ok skenkti Loka, en áðr hann drykki, kvaddi hann ásuna:

Heilir æsir,
heilar ásynjur
ok öll ginnheilög goð…


Корсун переводит это совершенно трикстерски (вжился в образ?):

Тогда Видар встал и налил кубок Локи, но тот, прежде чем выпить, обратился к асам:

Славьтесь, асы
и асиньи, славьтесь,
могучие боги!


Это правда, но это не вся правда. Вся звучит так:

Славьтесь, асы,
Славьтесь, асиньи
И все Высшие.


Тут нам интересно что? Тут нам интересен союз «ok» — «и». Он в подлиннике есть и вполне себе отделяет асов от ginnheilög goð, а вот в переводе Корсуна исчезает и вносит путаницу. (Значение выражения «ginnheilög goð», если кто забыл, я подробно рассматривала два с половиной года назад, и там же где-то обосновала отказ от употребления слова «боги», хотя, с точки зрения традиции, употребить слово «боги» в данном контексте можно совершенно невозбранно — «И все величайшие боги». Это просто вопрос терминологии.)

В этом смысле перевод Тихомирова более академичен (ибо структурно корректен):

Слава асам
и асиньям слава,
и всем всеблагим богам.


Вот такое наблюдение. Никакой острой необходимости в нём, в общем-то, не было: Клесби-Вигфюссон прямо говорит о том, что вёльва знает три вида богов, и асы Высшим не равны, но никакого прямого указания на этот факт мы покамест не имели, а теперь вот оно у нас есть.

Heill Loki.


Читать дальше...

04 сентября 2009

Песня праката нипраикута, или О влиянии личности героя повествования на смысл нарратива

Есть у группы «Калинов мост» песня из альбома «Выворотень», называется «Последняя охота». Начинается она так:

Не оставлю след на снегу;
Я — седой якут,
Ухожу в метель
Берегом Лены.


Так вот, вспомнила я сегодня эту песню и заодно уж вспомнила, что до тех пор, пока не наткнулась в интернете на слова, я слышала не «якут», а «кот».

И это была совершенно эпическая песня:


Не оставлю след на снегу;
Я — седой кот,
Ухожу в метель
Берегом Лены.


Чувствуете разницу, да? Ну, да. Одно дело — какой-то там завалящий якут. Мало ли якутов на свете, хоть седых, а хоть бы и лысых. Но совсем другое дело — кот. Седой кот. Это уже само по себе офигительно, ящитаю. Образ седого кота пробирает до костей и мурашек. Причём этого ведь мало. Седой сцуко кот действует: он уходит, но уходит не просто так, а в метель. Вы видели кота, который уходил бы куда-нибудь в метель? А этот уходит. Седой кот уходит в метель (причём не оставляя следов!), но фантазия его автора на том не останавливается. Седой кот бесследно уходит не в абы какую метель, а в метель, разыгравшуюся на берегу Лены, — вот это эпическая сила в полную мощь!

Нет, я совершенно серьёзно. Если бы КМ пели праката, а нипраикута, это была бы песня века, кроме шуток. Образ седого кота, бесследно уходящего в метель берегом Лены, — это круче любого архетипа, по-моему. Это вообще что-то хтоническое, чему есть место в памяти людей только в виде апелляции ко времени битвы богов и титанов. Седой кот бесследно уходит в метель берегом Лены. Четыре строки. Мгновенье, стой!

Это не просто кот. Это наверняка барс. Седой барс. Барсы, скорее всего, не живут на побережье Лены, но это только лишний раз свидетельствует о незаурядности нашего кота.

Итак, он уходит в метель — вдоль по Лене.

Вскормленный суровым гнездом,
С ветром заодно.
Ноздри рыскают
Запах оленя.


Все представили себя кота, выходящего на оленя в одну харю? Я же говорю, это хтонический кот.

Мудрый, в молчаливом краю
Чёрной тенью тундру крою.


Это тундровый барс, и думать тут нечего. Сохранился в единственном экземпляре. Кот из преданий. Ровесник динозавров. Дедушка мамонтов. Мамонты вымерли, все вымерли — кот живёт. Потому что это учёный кот, тот самый, про которого Пушкин, которому няня.

Дальше песня развивается так:

Пляшут хищно костры,
Бубен пробует ночь,
Отблеском ранит нож,
Пальцы плетут узлы,
Свой последний наказ
Плюнуть спешит шаман.
Следом ползет сама
Смерть на кривых ногах.


Это всё, конечно же, про человека — но с точки зрения кота, обращаю внимание. Значит, в этом стихе рассказывается о том, что идёт, значит, по оленя кот хтоничесекий уникальный, а в это же время какой-то там шаман отправляет на охоту какого-то своего соплеменника. Шаман соплеменника отправляет на охоту — и того не знает, что соплеменник сейчас вот-вот попадёт на зуб хтоническому коту:

Не сожмет кулак копье,
Не вернуться на тропу.
Племя пляской звезды пьет,
Мой язык во рту распух.


«Мой» — это кота. От предвкушения человечьей крови, естественно.

Не измерить взглядом Лены изгиб,
Не пропеть Луну,
Не встретить рассвета.
Смерти дожидаясь, лопнут виски:
Так пришлось рассудок
Страхом изведать.


Это всё про человека — с точки зрения кота. И тут, значит, битва кота с соплеменником шамана осталась за границами повествования, и автор знакомит нас уже с точкой зрения человека («стрелы мои» — так может сказать только человек):

Боги просят честно отпеть
Одного в толпе,
Зубы крепкие в песне ощерить.
Славят хором стрелы мои,
Как огонь молил.
Жжет и жмет петля
Старую шею
Январским коварством.

Чует верный пес беду:
Шерсть дыбом!
Заскулил, заскулил,
Хвост прижал,
Бросил теплый лежак,
Обнажил клыки
И вокруг убийц
Сузил круги
Без боязни.


Вот, настораживает слово «убийцы», да? А разгадка вот такая, очень страшная (тут снова даётся точка зрения кота):

Не оставлю след на снегу;
Я — седой кот,
Отпетый лохматым псом.


Понимаете, человек погиб, но и кот погиб, однако кот принял смерть от кого-то третьего, поскольку человек говорит не об убийце, а об убийцах.

Кто этот третий? Мы никогда не узнаем, но нам довольно и того, что он расправился с хтоническим тундровым барсом. По-видимому, автор просто не смог рассказать нам об этом чудовище. Слова здесь мелки и бессильны. Но сколь, однако, многозначно последнее трёхстишье! Здесь не только рассказ о трагической гибели кота и его духовной связи с псом, служившим людям, но и целая история о человеческой самовлюблённости, внушившей соплеменнику шамана, что песня пса звучит в его честь. Люди они такие, да, им свойственно принимать на свой счёт всё подряд, это даже по ЖЖ заметно. Они даже гадости на свой счёт склонны принимать, а уж что касается почестей, то тут все первонахи.

Вот такая, значит, у меня была одна из любимых песен.

А потом я как-то узнала, что она нипраката, а праикута. И всё сразу стало п́ошло, скушно и уныло. Поэтому теперь я, когда вспоминаю эту песню, я её пою всё-таки праката — совершенно сознательно. Оно так элегантней получается раз в пицот.

ЗЫ. Извини, Ревякин, нимагу праикута. Очень сопливо, праикута если.




Читать дальше...