По следам географа

Прочла «Географ глобус пропил» Алексея Иванова, хочу об этом поговорить. Однако прежде чем мы начнём, обращусь-ка я непосредственно к автору — на тот инвалидный случай, если автор вдруг наткнётся на этот постинг.

Драгоценный автор,

Над фразой: «Ветка карандашом для глаз поспешно записывала рецепт на салфетке и рвала грифелем бумагу» — я ржала, как конь, до слёз и даже до икоты.

Сейчас объясню, но сначала, автор, ты возьми обычный грифельный карандаш, какой гарантированно рвёт бумагу (рекомендую для верности 2h) и попробуй подвести им глаза. Давай-давай, можешь считать, что это епитимья такая.

Смекнул, да? Отлично. Я тоже юморист будь здоров. Вспомни начало своего произведения. У тебя там поговорка есть — «Дураков на сказки ловят». Правильная поговорка. А в твоём случае дважды правильная, потому что рекурсивная.

Вспомни историю, которую рассказал Служкин Маше (про выпускной вечер в компании с Веткой). Вспомни маркер, который ты зарядил сугубо для читателя, чтобы тот, боже упаси, не повёлся на служкинскую историю как на чистую правду (упоминание о том, что Служкин больше не встречался с Веткой). Теперь соотнеси эту параллель с фразой про «грифель» косметического карандаша, который «рвёт бумагу».

Автор, хотел ты этого или не хотел, но фраза про рвущий бумагу грифельный косметический (ояебу…) карандаш стала чётко аналогичным служкинскому маркером. Проще говоря, ты, подобно Служкину, сказал читателю (только что не открытым текстом): «А так не бывает… Я все сочинил, чтобы тебе скучно не было». Но тут, правда, Служкин оказался умнее тебя и раскололся в конце своей блистательной повести, а не в начале.

Тот факт, что мы чуть дальше узнаем, что в истории про выпускной вечер вранья всего-навсего с три короба, а не полный паровоз, в семантической части не изменит ни шиша, а только установит точную пропорцию вранья в авторском тексте — «с три короба».

Ну, и цена тогда твоей басенке?

Это как бы из самого смешного. Теперь одно из самых грустных (но не самое. Самое я приберегу на следующий постинг, а его тут будет, можешь не сомневаться. Мне твоя книга, в общем, пришлась по душе, и к тому же у меня есть шкурные причины, поэтому без капитальной критики ты не останешься, не боись). Так вот, об одном из самых грустных.

Я прочла книгу, но сейчас, по прочтении, не заглянув в неё лишний раз, я смогу назвать по именам только Татку и Машу. Иными словами, имена собственные, автор, ты словно бы нарочно сделал такими, что в памяти читателя они просто не откладываются. Образ есть, а имя — дзынь. Тот дзынь, и этот тоже дзынь. Так и помаваешь клешнями во все стороны.

Мало того, у них и имена-то не у каждого, у них вообще по большей части клички, причём клички, привязанные не к характеру (то есть не к образу, если проецировать проблему на читателя), а к фамилии. При этом количество персонажей на протяжении всей третьей части махом превышает естественное ограничение, касающееся числа предметов, которое человеческий мозг может удерживать в поле внимания одновременно. Без напряжения мы «ловим» пять-шесть объектов. С усилием — восемь, продвинутые экстраверты — девять (и то на протяжении короткого времени). И ты, отец, лёгких путей не ища, двинул аккурат девять, забыв, очевидно, что для нас Служкин, чьи глаза наблюдают за походом, есть объект, абсолютно равноправный любому из его «отцов». То есть ты-то сам выкрутился: взял да и перекинул повествование от третьего лица к первому — и сел в шоколаде. Вроде как перевоплотился в Служкина — вот тебе и восемь контролируемых рыл, как раз под край лимита. Но у читателя-то такой возможности перевоплощения нет, не способен он Служкина спинным мозгом, как ты, воспринимать. И получается у читателя поэтому: нос вытащили — хвост увяз. Всё время кто-нибудь из «отцов» уходит из внимания.

Никакого сознательного расчёта я за тобой по этой части не числю: у тебя была возможность показать ералаш, свойственный голове всякого педагога ввиду крайней перенаселённости классов, ещё в первых двух частях. Ты этот ералаш и показал без нареканий — всё в порядке. Повторять два раза один и тот же анекдот да ещё с теми пацанами, которых Служкин знал получше прочих, было бы нелепо. Следовательно, сотворил ты эту каракатицу неумышленно (точнее, умышленно, но по сугубо техническим причинам, безо всякой задней мысли). Результат печален: за исключением заподлянского Градуса (кстати, его погоняло я тоже не помню без бумажки) и нелепейшего Тютина (аналогичная история с фамилией), чётко в памяти не откладывается никто. И когда, например, ты пишешь, что очередной твой «отец» был «как всегда», первая мысль, которая у читателя возникает: «Да? Ну, икс его знает, может, и как всегда…» Осадочек же остаётся.

Это, однако, ещё не всё.

Первое лицо в той части, которая прапаход, понадобилось тебе сугубо по указанной выше причине. Стилистически же оно, это лицо, не оправдано ни единой запятой. Никаких языковых различий между текстом от лица автора и текстом от лица Служкина не наблюдается. Прибауточки, которых Служкин избегает в личном дневнике, и лирические отступления, которыми, наоборот, активно заполняет страницу за страницей, на счёт стилистики, как ты понимаешь, отнесены быть не могут, ибо не стиль они суть, но темы. По части прибауточек ты, кстатаи, молодец, правильно подметил: самому Служкину они даром не нужны, он их для других держит. Но этого очень мало для убедительного обоснуя передачи права на текст. И получается, что тебе это было надо:

а) ради читерства в пользу лирики (ибо, конечно, от третьего лица писать лирические простыни — задача, чего уж там) и

б) ради твоего собственного удобства удержания в поле видимости всех участников похода.

Некрасиво, дорогой товарищ.

Дальше (это я всё о грустном, да). Дальше пойдёт совершенный швах. Со второго дня похода описания окружающих красот и эмоциональных реакций на эти красоты, а равно и шуры-муры начинают утомлять неистово и страстно. Отдельным пунктом начинает утомлять подростковый жаргон: дело в том, что язык этот крайне скуден и убог, выразить им можно очень немного, и, соответственно, избирая этот язык в качестве основной системы коммуникации в походе, каким он представлен читателю, ты собственными руками загнал себя в дупло: ни о чём, кроме того, на что этот язык способен, ты рассказать уже не смог, как твой Служкин ни старался. На протяжении пяти очень длинных глав нам талдычилось одно и то же и даже одними и теми же словами: пейзаж, пейзаж, пейзаж, нету ебли, нету ебли, нету ебли, «зырь», «бивень», «отожмись». Это, конечно, дохуя как трогательно, это всё очень важно и нужно для изображения процесса (кстати, о процессах) возникновения мужской половой дружбы и спайки команды, но нормальными людьми это читается так: послюнявил палец, пролистал три страницы, убедился, что дальше всё то же самое, пролистал до конца главы и начал следующую. А спайки фпесду: на всякую спайку найдётся свой Кашпировский.

То есть, вот, от всего того нагромождения букв, которое ты сплёл прапаход, можно было бы смело оставить только первую главу, половину четвёртой и половину пятой (спасение катамарана, разговор всем кагалом о Географе и застряча Географа с Машей в Ебенях), а остальное просто резюмировать в четырёх-пяти абзацах. Ну, нету в остальном ни лишних смыслов, ни новизны, ни даже просто изящества. Да, я помню про спайки. А вот ты про Кашпировского — нет.

По мелочи:

— образ Тютина — туфта и лажа полная. Я не объясню, почему, у меня объяснялка развяжется, но я могу рассказать, каким Тютин был на самом деле. Да, я знаю, что я нахалка — а ты просто прими к сведению, что я это знаю;

— девочки, включая женщин, — ппц без преувеличения. Если, по-твоему, все бабы бляди, зачем писать так много букв о Татке? Тоже ведь блядью станет, коль скоро иных вариантов не предусмотрено. То есть как, не станет? А кем она тогда станет-то? Изобретёт — сугубо силою своего этического таланта — принципиально не существовавший до неё стиль поведения по отношению к мужчинам? Нафиг тогда о Служкине столько букв, если у него дочка такой гений?

Пока всё. Второй постинг о «Географе…» будет (когда будет) уже собственно аналитическим и адресованным читателю.

Успехов.