Сказка, рассказанная читателем

Это в переработанном и дополненном виде я выношу из комментов к одной из предыдущих дискуссий, потому что тема важная, а сформулировала я её там бегло и небрежно.

Я бы не рискнула назвать «Властелина колец» христианским произведением. Нет, я знаю, что автор был очень серьёзным католиком, что он сам неоднократно подчёркивал множество христианских мотивов в своей книге, что критики находили этих мотивов едва ли не больше, чем сам автор, — это мне всё известно. И тем не менее, я считаю, что «Властелин колец» — произведение не более христианское, чем, скажем, жизнеописание Эзопа.

Чтобы раскрыть эту мысль, следует подробней остановиться на главной идее христианства и уяснить, в чём состоит отличие христианства от дохристианских культов.

Основная мысль христианства, мысль, которой не находилось аналогов в прежние времена, сформулирована в виде пасхальной формулы: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ». Это, однако, не единственное свежее наблюдение. Второе, никак не менее важное (без него, собственно, и первое было бы ни к чему) заключается в евхаристической формуле, относящейся к поправшему смерть Христу: «Се, Агнец Божий, взявший на себя грехи мира». Наконец, третьим отличием стало обретение человечеством (ибо, с точки зрения адепта, такие вещи даются всему человечеству сразу) «Нового и вечного Завета».

Искупление всех грехов, победа над смертью и замена старого порядка новым — это то, чего дохристианский мир не знал. И в этом заключается своеобразие христианского вероучения.

Всё остальное, в принципе, было и раньше. Все так называемые общечеловеческие ценности и добродетели, начиная от толерантности и заканчивая запретом на преступления против собственности, вполне себе имели место в той или иной форме и даже безо всякого христианства раньше или позже пришли бы именно к той стадии развития, на которой находятся нынче (понятно, что материальные ценности были бы освоены раньше и проработаны глубже, а нематериальные — позже и хуже, ну так они и сейчас в той же пропорции развиты). За доказательствами далеко ходить не надо, а надо просто вспомнить, что в неблагодатной почве семена не всходят. Ну, а коль скоро взошли, значит, все предпосылки к принятию христианства вместе со всей его моралью у античного мира были в полном объёме, нравится это кому-то или нет.

Теперь поговорим о том, откуда взялись искупление грехов, спасение и завет.

Древние иудеи, как известно, немало претерпели от соседей по региону. В связи с этим в их культуре появился феномен машиаха, мессии — помазанника божьего (миропомазание указывало на царя, первосвященника или пророка). Ожидали его как освободителя от иностранной оккупации, которая, если мне память не изменяет, была практически перманентной. Он должен был низвергнуть чужеземное иго и провозгласить торжество иудейского царства по иудейскому закону на иудейской земле — всё очень конкретно, прагматично и приземлённо. К этому можно добавить только то, что «мессия», то есть «помазанник» по-гречески — «христос».

Чувствуете, куда я клоню, да? Да, христианство сделало гигантский шаг вперёд, придав конкретному, прагматичному, приземлённому феномену отвлечённый смысл (ибо что б там себе воинствующие атеисты ни думали, а в жизни человечества были периоды, когда христианство являло собой передовую идеологию). Согласно христианскому вероучению, Иисус Христос есть помазанник божий и спаситель человечества, но спаситель не в плотском смысле, а в духовном, посредством искупления грехов и обетования жизни вечной; и царство его — это царство метафизическое, а закон его — тот самый новый завет, который он принёс взамен ветхого.

Иначе говоря, искупление грехов, спасение и завет суть атрибуты мессии в христианском понимании этого слова. И для того, чтобы произведение оказалось христианским (именно христианским, а не общечеловеческим), в этом произведении обязательно должна раскрываться тема искупления, спасения и принятия нового завета — то есть тема мессии в том или ином виде. Во всяком другом случае оно, повторяю, будет не христианским, а в лучшем случае общечеловеческим. (Нет, можно, конечно, сказать: «Это произведение христианское, я так вижу», — но это будет личная точка зрения со всеми вытекающими следствиями.)

Переходим к Толкиену: ни искуплением, ни спасением в христианском понимании, ни тем более новым заветом во «Властелине колец» и не пахнет. В этой книге нет мессии.

Он и не нужен, ибо мир Средиземья, в отличие от нашего, нацелен на технологический, а не на философско-религиозный путь развития. Это мир, в котором есть целая тьма ноу-хау, но вопроса: есть ли бог и, если да, то кто он и один ли? — нет в помине. В этом мире по метафизической части всё известно досконально, все, кому надо, в курсе всего, и никаких духовных открытий нет и не предвидится. Максимум абстрагирования, которого достигают герои, покоится на пике самоотречения Арвен, да и та избирает смертную участь не ради идеи, а ради возможности остаться с возлюбленным. Жест, безусловно, похвальный во всех отношениях, но, извините за констатацию, не без корысти, во-первых, и придуманный задолго до Арвен, во-вторых (соответственно, Арвен ничего прогрессивного не приносит). Фродо на пути самопожертвования терпит жестокое поражение и обречён до самой смерти чувствовать себя ничтожеством (никуда он от этого не денется, несмотря на то, что сделал больше, чем все прочие, вместе взятые, — совесть не позволит).

Философско-религиозное развитие этого мира настолько отсутствует, что даже главная война ведётся вокруг артефакта, а не вокруг идеи. Можно, конечно, сказать, что это война добра со злом, но проблема в том, что о «злобной» идеологии Саурона мы ничего не знаем. Известно, что он хочет «поработить», «подчинить», «сковать», «лишить воли», — но это всё методы, и нам не объясняют, чего ради к ним прибегать, за исключением самоудовлетворения. Соответственно, мы вынуждены констатировать, что Саурон — это такой мегаманьяк из серии «Спасайся кто может!» Ровно так же нам ничего не известно об идеологии Светлых (а вот об их методах, напротив, известно очень хорошо, и на поверку они оказываются, пожалуй, даже пострашнее сауроновских: тот хоть морали не читает)…

В такой обстановке мессия избыточен и алогичен. Нужен более или менее надёжный исполнитель — именно им и становится Фродо.

Но как это ни парадоксально, тема мессии во «Властелине колец» отсутствует, а вот тема мессианства, то есть ожидания мессии — присутствует в полном блеске. Фокус в том, что эта тема не рождена изнутри повествования, а целиком и полностью привнесена «переводчиком» рукописи Бильбо (ибо, фактически, по отношению к созданному им миру Толкиен выступал как переводчик на английский язык, о чём, кстати, и сам говорил) и читателем: к ней апеллирует весь культурный багаж образованного человека новейшего времени, и то тут, то там мы волей-неволей проводим параллели не только с событиями Второй Мировой войны, но и с историей обретения Нового Завета — с предтечей, с крестным путём, с Тайной вечерей, с Голгофой — и в конце концов получаем повествование, написанное наполовину нами самими.

Вот это, я считаю, одна из самых замечательных творческих находок Толкиена, пусть даже неосознанных — действие, развивавшееся там, где христианства никогда не было и быть не могло, описывается символами христианской традиции. Постмодернизм в одном из самых интересных проявлений (кстати, для тех, кто интересовался отличиями постмодернизма Толкиена от постмодернизма Ролинг — не помню, что за дискуссия была, но, вроде бы, кто-то просил подробности. Ну, как бы вот они).

ЗЫ. Сам автор считал свою книгу христианской. Полагаю, он имел на эту личную точку зрения полное право. Читателю же не стоит забывать о том, что с той минуты, как книга появляется на прилавках магазинов, единовластным её судьёй становится он сам.

ЗЗЫ. Мой исходный комментарий, если кому надо.