Читая Толкиена

«Меня отвели на Дозорную площадку, с которой Саруман наблюдает за звездами: спуск оттуда — витая лестница в несколько тысяч каменных ступеней», — так рассказывает на Совете Элронда Гэндальф о своей роковой встрече с Саруманом.

Поскольку о подъёме нам ничего дополнительного не сообщается, то и полагать, будто подъём на Дозорную башню чем-то отличался от спуска, у нас нет никаких оснований. Из этого и будем исходить.

Итак, путь к Дозорной площадке составляет несколько тысяч ступеней.

Предположим, «несколько тысяч» в данном случае — это между тремя тысячами и четырьмя (на самом деле, от трёх до скончания фантазии). Допустим, 3100.

Предположим так же, что проступь лестницы (высота одной ступени + толщина самой ступени + ширина ступени) равна в доме Сарумана, как и положено, 45 сантиметрам (он, конечно, вождь, и хочет, конечно, большой костёр, но он всё-таки себе, полагаю, не враг и жизнь лишней акробатикой осложнять не станет). Допустим при этом, что шаг лестницы (высота одной ступени + толщина одной ступени) будет у нас равен 20 см. (ибо забираться приходится высоко, а быстрый набор высоты чреват перегрузками сердечно-сосудистой системы).

Предположим ещё, что лестница не винтовая, а маршевая (потому что несколько тысяч ступеней по винтовой лестнице — это однозначный риск загреметь с верхотуры, не дойдя до конца пути: вестибулярка-то, чай, не казённая; плюс к тому, опять же заботимся о сосудах: значительный набор высоты должен сопровождаться пусть маленькими, но плато). Скажем, один пролёт — стандартные двадцать ступеней, плюс два метра «плато».

Теперь считаем. Считаем вначале, на какую высоту поднимался Саруман, чтобы наблюдать за звёздами: умножаем 0,2 на 3100, получаем 620 метров. Некисло само по себе, но это ещё не всё. Считаем, какое расстояние отделяло Дозорную площадку от внутреннего двора, где эта лестница начиналась: 3100 делим на 20 (количество ступеней в марше), получаем 155 маршей. Длина каждого марша — это 20 ступеней, помноженные на проступь (45 см.), то есть 900 см., 9 метров. 155 умножаем на 9, получаем 1395. Прибавляем общую длину всех «плато»: 154, умноженное на 2, — получаем 1703. Вот такое количество метров отделяло желающего полюбоваться звёздами от Дозорной башни. Почти два километра, однако. И всё вверх.

Считаем ещё раз. Через определённое количество пролётов Саруману неизбежно придётся останавливаться и делать передышку. Для сравнения возьмём, например, меня в юности (когда лёгкие ещё не были прокурены, а тонус мышц был существенно лучше): подняться на четырнадцать этажей московского дома 1980 года постройки я могла, конечно, в один заход, но язык к концу подъёма в один заход неизменно был на плече. Это я, повторяю, была юная и резвая, как сто чертей. А тут, значит, «мудрейший из Мудрых», который уже несколько тысяч лет скрипит. Полагаю, что остановки ему придётся делать в среднем после каждых восьми маршей: в начале-то, конечно, реже, зато уж под конец чаще. В среднем каждые восемь маршей и получится, полагаю.

При этом в начале пути он будет останавливаться ненадолго, но чем выше, тем длиннее будут его «привалы». Кроме того, при движении пешим ходом вверх скорость и без того всё время замедляется (что не удивительно). Думаю, не будет большого вранья, если мы примем среднюю скорость движения по маршу за 1 ступеньку в 3 секунды, а среднюю скорость передышек — 3 минуты, то есть 180 секунд.

Марши он одолеет, следовательно, за 9300 секунд, что даст нам 155 минут — по минуте на марш, кстати. 155 минут — это два с половиной часа, если кто не понял. К этим 155 минутам неизбежно добавятся передышки. Их, мы помним, Саруман делает каждые 8 маршей, и всего у него получается (округляем в меньшую сторону) 19 передышек, каждая в среднем по 3 минуты. Итого, 57 минут на передышки, да плюс 155 — на движение по маршам, всего, стало быть, 212 минут, или три с половиной часа.

За три с половиной часа непрерывного подъёма не только сойдёшь с ума от скуки (пейзаж-то, небось, всегда один и тот же), но и изрядно проголодаешься (калории непрерывно сжигаются, причём в огромном количестве) и наверняка смертельно захочешь пить. Следовательно, с собой Саруман должен нести поклажу: как минимум небольшую бутылку воды и бутерброды. Но я думаю, что у него где-то посредине просто тупо был буфет: с лёгкой едой и напитками, содержащими большое количество микроэлементов, вроде бульонов, рыбы и соков, и, естественно, с туалетом, поскольку сам факт питания однозначно указывает на метаболизм. В любом случае «обеденный перерыв» при таком подъёме неизбежен и будет занимать как минимум минут двадцать. Но возьмём для полноты картины тридцать, потому что при таких сроках мелочиться было бы смешно.

Таким образом, при самым гуманных расчётах (я взяла, напоминаю, стандартную проступь лестницы и практически минимальное в данном контексте значение слова «несколько», да к тому же пренебрегла временем прохода «плато», на которых не предполагаются остановки) мы получаем, что для наблюдения за звёздами Саруману приходилось каждый раз тратить около 4 часов на один только подъём. За это время он проходил, напоминаю, 1703 метра (таким образом, скорость его движения составляла 0,425 километров в час — почти в 12 раз меньше, чем при движении по прямой со средней скоростью пешехода, но это в данном случае просто для статистики).

Исходя из всего этого, устанавливаем почти с точностью час начала подъёма в разное время года: летом, очевидно, часов около пяти вечера, зимой же — едва ли не сразу после полудня.

И этот ад продолжался несколько тысяч лет…

Бедный Саруман! Неудивительно, что он продался Саурону. Теперь мы даже знаем, за что. Это только не умеющий считать и зацикленный на борьбе бобра с ослом дурень-Гэндальф мог поверить в сказочку о притязаниях Сарумана на роль Властелина Мира. Всё было куда проще и, как это всегда бывает, трагичней: платой за передачу Кольца Саурону был лифт. К сожалению, Саурон стал единственной надеждой Сарумана на избавление от регулярной пытки: сами-то маги, как известно, только и умеют, что файерволами кидаться, а в технике ни бельмеса…

Наверное, он просыпался каждое утро с судорожной мыслью об эфемеридах и всякий раз, увидев, что пришло время наблюдать за звёздами, стонал, корчился и грязно ругался, и до самого подъёма ходил злой, как завхоз. От него в такие дни шарахались даже посторонние, а слуги вообще старались не показываться на глаза.

Понятно, почему он не признался Гэндальфу: ему, конечно, много тысяч лет, но он всё же мужчина, а мужику не пристало жаловаться. Максимум, что он мог сделать, — это намекнуть: например, показать путь к Дозорной башне. Так он и поступил со слабой надеждой, что Гэндальф в кои-то веки блеснёт сообразительностью, — да куда там…

ЗЫ. Вот, чем хороши нелепости в книгах нормальных писателей, так это тем, что их можно логично и связно объяснить — даже не задаваясь такой целью.

Upd. Нашла ошибку, исправила в комментах. Сюда переносить не буду, ибо лень.