О том, как Кольцо становится ни при чём

В который раз читаю финальную сцену Совета Элронда — и в который раз жуть берёт. Особенно когда уже знаешь, на что конкретно Гэндальф, Элронд и Арагорн обрекают Фродо, стараясь сохранить свои руки чистыми.

В лёгкой, едва ли не детской стилистике муравьёвского перевода эти отречения и это молчание «Могучих», эти рассуждения о миссии и роли личности в истории выглядят не просто страшными, а какими-то ирреально чудовищными.

Вот диалог:

— Светлые Силы… — возразил Элронд, — не могут использовать Кольцо Всевластья… Могучим оно особенно опасно… Мы знаем, что если кто-нибудь из Мудрых одолеет Саурона с помощью Кольца, то неминуемо воссядет на его трон и сам переродится в Черного Властелина. Это еще одна важная причина, почему Кольцо необходимо уничтожить, ибо, покуда оно существует, опасность проникнуться жаждой всевластья угрожает даже мудрейшим из Мудрых… Я страшусь взять Вражье Кольцо на хранение. И никогда не воспользуюсь им в борьбе.

— Я тоже, — твердо сказал Гэндальф.

Не беспомощность, но немощь в каждой фразе: «не могут», «оно опасно», «неминуемо… переродится», «опасность угрожает», «страшусь»… — и тут же твёрдость речи. Что это? Немощь становится предметом гордости?

Чуть ниже маг скажет: «…Признать неизбежность опасного пути, когда все другие дороги отрезаны, — это и есть истинная мудрость… пусть безрассудство послужит нам маскировкой… Врагу… наверняка не придет в голову, что можно пренебречь властью над миром, и наше решение уничтожить Кольцо — поход в Мордор — собьет его с толку». И Элронд подхватит: «…Дорога на Мордор очень опасна, но это единственный путь к победе». Какие гладкие, со всех сторон обтекаемые фразы! «Признать неизбежность», «безрассудство послужит нам», «пренебречь властью», «наше решение», «единственный путь к победе» — всё инфинитивно-обезличенно, неконкретно и очень… безопасно.

Арагорн вообще не произносит ни слова — от стыда? от неумения складно врать?

Но вот кульминация Совета — сцена настолько жестокая в своей честности, что ей почти не веришь. Бильбо, глядя, как «Могучие» один за другим умывают руки, говорит, что готов идти в Мордор: «Я начал эту злополучную историю, и мой долг призывает меня с ней покончить». Гэндальф отвечает: «Да, мой друг… если б ты начал эту историю, тебе пришлось бы ее закончить», — и разражается монологом о «вкладе в историю», о том, что Бильбо — хороший мальчик, а так же о «смельчаках», которые, может быть, «вернутся назад». «…скажи — кого ты назвал смельчаками?» — спрашивает Бильбо, поняв, судя по всему, только то, что его личная казнь отменяется. «Тех, кто отправится с Кольцом в Мордор», — отвечает Гэндальф, явно не собираясь взваливать на свои плечи ношу ответственного лица. И вот тогда старый Бильбо, который только что утёр сопли всему Совету оптом, рявкает на него:

— Не разговаривай со мной, будто я несмышленыш! Кого именно ты имел в виду? По-моему, это, и только это, нужно решить на сегодняшнем Совете. Я знаю — эльфов хлебом не корми, только дай им вволю поговорить, а гномы привыкли терпеть лишения и могут неделями обходиться без пищи, но я-то всего лишь пожилой хоббит, и у меня от голода уже кружится голова. Так давайте назовем имена смельчаков — или сделаем перерыв на обед!

Ничего смешного в этом рассуждении «прахавцы» нет, каким бы разряжающим обстановку оно ни казалось. Оно на самом деле жуткое — страшнее, чем весь этот Совет: Бильбо — очень старый хоббит, он только что приготовился идти умирать и только что — о, спасибо тебе, добренький Гэндальф, поставивший на молодое мясцо! — воскрес. В этой его фразе — вся низость Совета, председатели которого с самого начала отлично знали, кто пойдёт на верную гибель, а кто вовремя свернёт с рокового пути. Знали — и развесисто трепались «за мораль», позабыв о старике, приглашённом только для того, чтобы без посредников рассказать свою историю.

Великое — в малом. Хочешь оценить господина или начальника — посмотри, как он ведёт себя со слугами или с подчинёнными. И вот в это очень древнее наблюдение Бильбо, не стесняясь, тычет мордами и Элронда, и Гэндальфа… да и всех остальных заодно, включая Арагорна (вот уж кто мог бы позаботиться о хоббите частным порядком: ведь именно Арагорна Бильбо выделял среди прочих). Бильбо эту пощёчину может себе позволить с полным основанием: в отличие от «Могучих», поражённых перспективой совокупления с Кольцом, зато гораздых точить лясы, он готов назначить себя жертвой — и имеет право требовать к своему немолодому организму соответствующего отношения.

Так что он всё это выкладывает как на духу… и тут наступает тишина, в которой нам демонстрируется могучее, безо всяких кавычек, хамство: все замолкают и начинают смотреть в пол, «предаваясь собственным мрачным раздумьям». Никто не произносит ни слова, однако формально Совет продолжается: отмашки к обеду Элронд не даёт. Элронд думает — и все думают, и никто не решается поддержать Бильбо хотя бы из жалости или просто вступиться за него перед Элрондом, потому что все думают. Решается судьба мира — и старик с его вполне физической, реальной немощью списывается в утиль и становится никому не интересен.

Неудивительно, что сразу вслед за этим Фродо понял, кому именно отведена здесь роль главного «смельчака». Тут и дебил бы понял, а уж кем Фродо никогда не был, так это дебилом.

И тогда он вызывается идти в Мордор — решение, даже отдалённо не связанное с размышлениями о будущем Средиземья. Он пойдёт туда не затем, чтобы спасти мир от Врага, а затем, чтобы сию же минуту избавить старого Бильбо от физических страданий и от горькой обиды на сильных мира сего. А ещё затем, чтобы все эти мелкие «Могучие», которых он по великодушию своему любит и жалеет, прекратили вести себя — и в принципе и в особенности по отношению к Бильбо — как свора подонков. Пусть Элронд скажет что-нибудь напутственное и распорядиться, наконец, насчёт обеда, пусть Гэндальф растопырит свои перья во все стороны и начнёт всех снова воспитывать, пусть Арагорн опять забряцает своей железякой — любой ценой: только бы остановить их сейчас, не дать им упасть ещё ниже.

…Позже, уже в пути, Гэндальф начнёт поучать Фродо: жалких тварей, дескать, надо жалеть, жалость, она, мол, основа основ и вообще возвышает.

Читать эти рассуждения будет смешно и гадко.

Читать дальше...

Свернуть

Читая Толкиена — 2: «Если б я имел коня…»

«Он неутомим и быстр как ветер, ему уступают даже кони назгулов… — рассказывает Гэндальф о своём коне. — Легок его шаг и стремителен бег… когда Фродо добрался до Могильников, я уже пересек границу Хоббитании, а ведь мы отправились в путь одновременно — он из Норгорда, а я из Эдораса».

Известно, что из Норгорда Фродо вышел вечером 23 сентября, а в Пригорье прибыл вечером 29-го, следовательно, путь его к Могильникам, где он оказался накануне встречи с Арагорном, занял примерно 5 дней (чуть меньше, на самом деле, потому что в Могильники хоббиты попали до заката, но возьмём 5). Этого времени Гэндальфу хватило, чтобы доехать от Эдораса до границ Хоббитании.

Невероятной быстроты конь, не правда ли?

Однако внимание, вот Гэндальф доезжает до Норгорда и общается с отцом Сэма: «из его старческой болтовни я узнал, что Фродо уехал неделю назад». Мы же, в свою очередь, узнаём — уже из болтовни самого Гэндальфа, — что его конь преодолел расстояние от границ Хоббитании до Норгорда… ну, пусть за полтора дня, меньше никак, потому что «неделю назад» — это значит, что дело было уже 30 сентября, а границу Гэндальф пересёк до заката 28-го. Предполагать, что большую часть пути по Хоббитании Гэндальф передвигался медленнее, чем обычно, у нас нет оснований; следовательно, мы должны принять — исходя из времени, затраченного Гэндальфом на путь от Эдораса до Хоббитании (назовём этот путь Q и примем его за единицу), — что расстояние от границ Хоббитании до Норгорда равняется более чем трети Q. Какой, однако, хоббиты алчный народец: оттяпать себе такой кусок земли… Странно, что о них почти никто ничего не знает: государство-то у них, оказывается, немаленькое.

Но читаем дальше. Вот что рассказывает Гэндальф Совету Элронда, дополняя историю о своих злоключениях: «Подъехав к дому в Кроличьей Балке, я увидел, что он разгромлен и пуст, а на веранде валяется плащ Фродо». Дом в Кроличьей Балке — это дом, который купил Фродо для прикрытия своего отъезда из Норгорда. Этот дом разорили назгулы в ту ночь, когда хоббиты мирно спали в гостиной пригорянского трактира, оставив спальню, по совету Арагорна, на растерзание всё тем же назгулам. Это было с 29 на 30 сентября, то есть через шесть дней после начала пути.

30 сентября, как мы помним, Гэндальф был в Норгорде и при этом «долго расспрашивал садовника» Скромби. Не забудем, однако, что хоббиты — народ хозяйственный и аккуратный и бардак почём зря разводить не будут. Понятно, что вначале они наведут порядок в собственных домах, но, будьте покойны, в доме Фродо разруха тоже долго не продлится. Следовательно, в Кроличьей Балке Гэндальф никак не мог оказаться позже 1 октября. То есть, скорее всего, он оказался там даже раньше — ближе к вечеру 30-го. Поскольку он не терял времени на расспросы местных жителей, то у нас нет оснований задерживать его в Кроличьей Балке. Значит, предположим, что рано утром 1 октября он был уже в Пригорье. Выходит, что по Хоббитании он отмахал: 1/3 Q от границ до Норгорда и ещё примерно 1/5 Q от Норгорда до Пригорья. Приводим к общему знаменателю, суммируем, получаем 8/15 — больше половины Q. Возьмём, однако, для простоты расчётов половину (кстати, Гэндальфу эта фора, как мы увидим ниже, отнюдь не помешает) и условимся, что от границ до Норгорда у нас 2/6 Q, а от Норгорда до Пригорья — 1/6.

Оставим на время Гэндальфа, пусть его вихрем несёт легендарный роханский конь, а мы не торопясь отправимся за хоббитами.

Ровно двое суток заняла у хоббитов дорога от Норгорда до Кроличьей балки: они вышли вечером 23 сентября, вечером же 24-го встретили эльфов, а уже 25-го ужинали у Бирюка, который помог им добраться до переправы, где их и встретил Мерри. 26-го рано утром они отправились в Вековечный Лес и в разгар дня дошли до Старого Вяза, от которого опять-таки вечером их спас Бомбадил. 27 сентября они провели у Тома, однако и 28-го далеко не ушли: проснулись не слишком рано, собирались-прощались неспешно, а потом топали, считай, только до полудня. Думаю, что не будет большого вранья, если мы положим, что с 26 по 28 сентября включительно они шли один день. На рассвете 29 сентября Том Бомбадил вызволил хоббитов из склепа, после чего они провели в пути от полудня до Пригорья. Всего же чистого времени на проход по Хоббитании у них ушло 4 дня: 24, 25, 26-28 и 29 сентября (ещё немного они прошли вечером 23, но так как 25 заспались, а потом заплутали да и 29 поздно вышли, этим можно пренебречь).

Итак, 4 дня хоббиты топали от Норгорда до Пригорья, проходя каждый день примерно одинаковое расстояние, то есть 1/6 Q : 4.

Сведём концы. Гэндальф проходит 6/6 за 5 дней, а хоббиты — 1/6 за 4 дня. Вопрос: во сколько раз скорость хоббитов ниже скорости Гэндальфа? Для приличия положим, что и тот, и другие ехали по 10 часов в сутки. Тогда получается, что Гэндальф проходит 6/6 за 50 часов, а хоббиты — 1/6 за 40. Имеем: 1/6 пути Гэндальф проходит за 8,3 часа. Таким образом, пешеходная скорость хоббитов в группе у нас оказывается меньше скорости коня, соперничающего с ветром… всего-то в 4,8 раза.

Для сравнения: скаковая лошадь развивает на короткой дистанции скорость, превышающую 60 км/ч; средняя скорость передвижения обычной, ни в каком колене не роханской лошади галопом — 22 км/ч; средняя скорость пешехода-человека — 5 км/ч. При этом мы знаем, что хоббиты чертовски проворны, когда надо спрятаться, но ни о каких их особенных талантах по части скорости передвижения нам не известно. Таким образом, непонятно, то ли хоббиты ходят втрое быстрее людей, то ли стремительный конь Гэндальфа хорош только первые полтора километра, то ли в Средиземье ветра нестандартные. В любом случае математика — страшная сила.

Единственный же вариант, который может отринуть все эти предположения, апеллирует к недобросовестности самого Гэндальфа. Так, например, выехав из Эдораса 23 сентября, он мог свернуть в какую-нибудь очередную библиотеку или затусовать в компании каких-нибудь очень важных для дела ребят, вроде папаши Скромби. Я лично к этому не вижу никаких препятствий, поскольку, на мой взгляд, всё поведение Гэндальфа к тому и сводится, чтоб потерять как можно больше времени и шансов в самых неподходящих для этого местах. Но никаких прямых доказательств у меня в данном случае нет, и поэтому тут каждый может руководствоваться собственными предпочтениями и делать выбор по вкусу.

Что касается меня, то мне нравятся роханские лошади и не нравится Гэндальф Серый.

Кстати… расстояние от границы Хоббитании до Норгорда определено на основании слов Гэндальфа. На карте Средиземья местность выглядит вот так (кликабельно):

Изображение, конечно, не ахти, но различить надписи «Rohan» и «The Shir» труда не составит: первая чуть ниже центра карты, вторая — в северо-западном секторе, под надписью «Eriador». Для тех, кто незнаком со средиземской географией, поясняю: Эдорас, откуда держал путь Гэндальф, расположен в Рохане, а Шир — это Хоббитания и есть. Насколько расстояния, косвенно указанные Гэндальфом, соответствуют действительности, каждый может рассудить самостоятельно. Если кого-то не удовлетворит качество карты, то вот тут можно рассмотреть более удачный (хотя и значительно более тяжёлый) вариант. На нём пусть и неотчётливо, но видны как собственно Edoras, так и главные пункты передвижения хоббитов в первую неделю пути: Hobbitton, Brandywine bridge, Bree.

ЗЫ. Да, кстати… прошу прощения, если оскорбляю чьё-то эстетическое чувство, но перевод Муравьёва и Кистяковского я считаю самым приличным и поэтому читаю его. Цитаты, соответственно, берутся оттуда, и все имена собственные — ай, мамочки! — тоже. Заранее признаю себя неотёсанной деревенщиной и на этом вопрос о предпочтении переводов считаю закрытым раз навсегда.

Читать дальше...

Свернуть

Читая Толкиена

«Меня отвели на Дозорную площадку, с которой Саруман наблюдает за звездами: спуск оттуда — витая лестница в несколько тысяч каменных ступеней», — так рассказывает на Совете Элронда Гэндальф о своей роковой встрече с Саруманом.

Поскольку о подъёме нам ничего дополнительного не сообщается, то и полагать, будто подъём на Дозорную башню чем-то отличался от спуска, у нас нет никаких оснований. Из этого и будем исходить.

Итак, путь к Дозорной площадке составляет несколько тысяч ступеней.

Предположим, «несколько тысяч» в данном случае — это между тремя тысячами и четырьмя (на самом деле, от трёх до скончания фантазии). Допустим, 3100.

Предположим так же, что проступь лестницы (высота одной ступени + толщина самой ступени + ширина ступени) равна в доме Сарумана, как и положено, 45 сантиметрам (он, конечно, вождь, и хочет, конечно, большой костёр, но он всё-таки себе, полагаю, не враг и жизнь лишней акробатикой осложнять не станет). Допустим при этом, что шаг лестницы (высота одной ступени + толщина одной ступени) будет у нас равен 20 см. (ибо забираться приходится высоко, а быстрый набор высоты чреват перегрузками сердечно-сосудистой системы).

Предположим ещё, что лестница не винтовая, а маршевая (потому что несколько тысяч ступеней по винтовой лестнице — это однозначный риск загреметь с верхотуры, не дойдя до конца пути: вестибулярка-то, чай, не казённая; плюс к тому, опять же заботимся о сосудах: значительный набор высоты должен сопровождаться пусть маленькими, но плато). Скажем, один пролёт — стандартные двадцать ступеней, плюс два метра «плато».

Теперь считаем. Считаем вначале, на какую высоту поднимался Саруман, чтобы наблюдать за звёздами: умножаем 0,2 на 3100, получаем 620 метров. Некисло само по себе, но это ещё не всё. Считаем, какое расстояние отделяло Дозорную площадку от внутреннего двора, где эта лестница начиналась: 3100 делим на 20 (количество ступеней в марше), получаем 155 маршей. Длина каждого марша — это 20 ступеней, помноженные на проступь (45 см.), то есть 900 см., 9 метров. 155 умножаем на 9, получаем 1395. Прибавляем общую длину всех «плато»: 154, умноженное на 2, — получаем 1703. Вот такое количество метров отделяло желающего полюбоваться звёздами от Дозорной башни. Почти два километра, однако. И всё вверх.

Считаем ещё раз. Через определённое количество пролётов Саруману неизбежно придётся останавливаться и делать передышку. Для сравнения возьмём, например, меня в юности (когда лёгкие ещё не были прокурены, а тонус мышц был существенно лучше): подняться на четырнадцать этажей московского дома 1980 года постройки я могла, конечно, в один заход, но язык к концу подъёма в один заход неизменно был на плече. Это я, повторяю, была юная и резвая, как сто чертей. А тут, значит, «мудрейший из Мудрых», который уже несколько тысяч лет скрипит. Полагаю, что остановки ему придётся делать в среднем после каждых восьми маршей: в начале-то, конечно, реже, зато уж под конец чаще. В среднем каждые восемь маршей и получится, полагаю.

При этом в начале пути он будет останавливаться ненадолго, но чем выше, тем длиннее будут его «привалы». Кроме того, при движении пешим ходом вверх скорость и без того всё время замедляется (что не удивительно). Думаю, не будет большого вранья, если мы примем среднюю скорость движения по маршу за 1 ступеньку в 3 секунды, а среднюю скорость передышек — 3 минуты, то есть 180 секунд.

Марши он одолеет, следовательно, за 9300 секунд, что даст нам 155 минут — по минуте на марш, кстати. 155 минут — это два с половиной часа, если кто не понял. К этим 155 минутам неизбежно добавятся передышки. Их, мы помним, Саруман делает каждые 8 маршей, и всего у него получается (округляем в меньшую сторону) 19 передышек, каждая в среднем по 3 минуты. Итого, 57 минут на передышки, да плюс 155 — на движение по маршам, всего, стало быть, 212 минут, или три с половиной часа.

За три с половиной часа непрерывного подъёма не только сойдёшь с ума от скуки (пейзаж-то, небось, всегда один и тот же), но и изрядно проголодаешься (калории непрерывно сжигаются, причём в огромном количестве) и наверняка смертельно захочешь пить. Следовательно, с собой Саруман должен нести поклажу: как минимум небольшую бутылку воды и бутерброды. Но я думаю, что у него где-то посредине просто тупо был буфет: с лёгкой едой и напитками, содержащими большое количество микроэлементов, вроде бульонов, рыбы и соков, и, естественно, с туалетом, поскольку сам факт питания однозначно указывает на метаболизм. В любом случае «обеденный перерыв» при таком подъёме неизбежен и будет занимать как минимум минут двадцать. Но возьмём для полноты картины тридцать, потому что при таких сроках мелочиться было бы смешно.

Таким образом, при самым гуманных расчётах (я взяла, напоминаю, стандартную проступь лестницы и практически минимальное в данном контексте значение слова «несколько», да к тому же пренебрегла временем прохода «плато», на которых не предполагаются остановки) мы получаем, что для наблюдения за звёздами Саруману приходилось каждый раз тратить около 4 часов на один только подъём. За это время он проходил, напоминаю, 1703 метра (таким образом, скорость его движения составляла 0,425 километров в час — почти в 12 раз меньше, чем при движении по прямой со средней скоростью пешехода, но это в данном случае просто для статистики).

Исходя из всего этого, устанавливаем почти с точностью час начала подъёма в разное время года: летом, очевидно, часов около пяти вечера, зимой же — едва ли не сразу после полудня.

И этот ад продолжался несколько тысяч лет…

Бедный Саруман! Неудивительно, что он продался Саурону. Теперь мы даже знаем, за что. Это только не умеющий считать и зацикленный на борьбе бобра с ослом дурень-Гэндальф мог поверить в сказочку о притязаниях Сарумана на роль Властелина Мира. Всё было куда проще и, как это всегда бывает, трагичней: платой за передачу Кольца Саурону был лифт. К сожалению, Саурон стал единственной надеждой Сарумана на избавление от регулярной пытки: сами-то маги, как известно, только и умеют, что файерволами кидаться, а в технике ни бельмеса…

Наверное, он просыпался каждое утро с судорожной мыслью об эфемеридах и всякий раз, увидев, что пришло время наблюдать за звёздами, стонал, корчился и грязно ругался, и до самого подъёма ходил злой, как завхоз. От него в такие дни шарахались даже посторонние, а слуги вообще старались не показываться на глаза.

Понятно, почему он не признался Гэндальфу: ему, конечно, много тысяч лет, но он всё же мужчина, а мужику не пристало жаловаться. Максимум, что он мог сделать, — это намекнуть: например, показать путь к Дозорной башне. Так он и поступил со слабой надеждой, что Гэндальф в кои-то веки блеснёт сообразительностью, — да куда там…

ЗЫ. Вот, чем хороши нелепости в книгах нормальных писателей, так это тем, что их можно логично и связно объяснить — даже не задаваясь такой целью.

Upd. Нашла ошибку, исправила в комментах. Сюда переносить не буду, ибо лень.

Читать дальше...

Свернуть

«Игрок»

Все вы, надеюсь, отлично знаете, что я не люблю хвалить недописанное, даже если оно выглядит перспективным. Когда кто-нибудь просит посмотреть «кусочек текста», я, как правило, отказываюсь на основании того, что текст должен быть готов целиком и полностью, а автор недоумевает и спрашивает, почему.

Объяснить, почему текст должен быть готов к оценке полностью, я не могу, потому что в этом вопросе полагаюсь сугубо на чутьё, отвечать же: «Мне чуйка подсказывает», — всё равно что апеллировать к гласу божьему. Я, конечно, могла бы написать здоровенный талмуд о том, как и в каких позах можно убить даже самое прекрасное начало, но это будет именно талмуд с бесчисленным количеством примеров, а мне лень тратить время на такую ерунду.

Но на одном конкретном примере я готова это показать, тем более, что постинг будет, помимо всего прочего, о пошлости и безответственности, которые нынче просто норма жизни, а завтра, может быть, станут законом. В данном случае пошлость проявилась в наиболее примитивном понимании любви, а безответственность — в стремлении спрятаться за спины своих героев.

Речь пойдёт об одном из фанфиков по «Гарри Поттеру» авторства Rakugan. Фик называется «Игрок», это, фактически, роман. Неплохой в целом роман (именно как фик, а не как самостоятельное произведение, что, впрочем, для нас несущественно, ибо правило: «Не суди до окончания» работает везде вообще), знаковый в своём роде (потому что его писал взрослый человек для взрослых людей) и, что совсем не характерно для фандомов, сделанный вполне грамотно, с точки зрения обработки материала (то есть автор добросовестно исследовал реалии — как «канонические», так и исторические, органично вписал их в контекст, внимательно отнёсся к логике развития событий и характеров персонажей и т.д., и т.п.).

Выкладывался этот фик, как водится нынче, «журнальным» способом, то есть от главы к главе по мере написания, и был вполне симпатичен аж до последнего момента: жили два юных героя, явно по-братски любящие друг друга и очень, естественно, друг к другу привязанные (что в ранней молодости актуальней некуда), решали проблемы (часто совсем не детские), выживали, ссорились, мирились, бегали за девками, учились всему подряд, развивались, занимались бизнесом, вляпывались в неприятности, выпутывались из них и так далее. Большая часть была прописана весьма добротно, кое-что — просто прекрасно, а кое-что — откровенно паршиво, но в целом повествование увлекало, герои были живыми и даже симпатичными, так что на плохое глаза закрывались без особенного напряжения, а хорошему кое-где можно было и порадоваться.

Тем не менее, я, по своему обыкновению читала молча, не спеша рассыпаться в комплиментах, хотя в данном случае это была в чистом виде перестраховка: зная автора лично, я не имела видимых причин сомневаться в его добросовестности и весьма основательно надеялась, что фик будет окончен не хуже, чем начат. С тем и читала.

И вот финал: невинно хлопая глазками, автор объявляет, что любовь героев друг к другу была, представьте себе, не братская, а гейская, что они друг друга хотели — аж стены трещали, и что вся их совместная история — это, по сути, история так и не реализовавшегося сексуального влечения. При этом количество роялей в кустах достигает масштаба танковой колонны, выкатившейся из-за угла в чистом поле, и у меня начинает зашкаливать счётчик. Это естественно: сексуальную окраску отношений двух очевидно гетеросексуальных мужчин (у обоих аж по целой невесте было, да и по бабам они бегали только что не наперегонки), надо доказывать, а времени и объёма на доказательства уже не осталось. И вот так, с нескрываемым изумлением мы узнаём, что, оказывается, герои друг с другом без малого совокуплялись, беда только в том, что главгер об этом по ходу повествования «забывал», ибо «не умел смотреть правде в глаза» (не цитаты, но смысл). В том-то, оказывается, и заключалась главная интрига.

«Шозанах?» — осторожно спросили резко остолбеневшие отдельные читатели. Знаете, что им автор ответил? Сейчас скажу, только сядьте поудобней:

…у меня не было выхода. Персонажи упорно не желали вести себя иначе, чем вели.

И прослезился вздохнул.

Право, сделал бы морду попроще, сказал бы: на то, мол, была воля божья, — я б хоть посмеялась…

Вот такая вам поучительная сказочка с-добрым-утром. Мораль, надеюсь, не забыли, да? Повторю на всякий случай: не судите о незаконченных произведениях, тем более вслух.

Rakugan, если ты всё это читаешь, имей в виду, что сказать всё то же самое я могла бы и в глаза, в том числе и при личной встрече (и ты знаешь, что это правда, лучше любого прочего). Но какой смысл, если мои комментарии тебе, совершенно очевидно, не приходят на почту? Я же, в общем-то, умная девочка и прозрачные намёки худо-бедно понимать умею. Этот как раз тот случай, когда два человека живут на одном глобусе, но в разных мирах и играют в одни и те же игры, но по разным правилам. Мне твои правила отвратительны. Когда глубокое чувство автор по творческому бессилию сводит к совершенно беспочвенному примитиву, а собственную ответственность за это перекладывает на своих героев — это, кроме омерзения, ничего другого у меня не вызывает. И мне даже не интересно, права я объективно или нет.

Я так вижу (с).

Ещё я понимаю, что ситуация этически скользкая и что, наверное, следовало бы оставить ссылку на этот постинг в твоём журнале, независимо от того, как работает твой почтовый ящик. Но мне лень и жалко терять время на бестолковые споры, особенно с твоими фанатами.

Читать дальше...

Свернуть

Отпусти меня, чудо-трава!

Очевидно, что эпохальная постановка Шимуна Врочека опоздала как минимум лет на пятнадцать. Во всяком случае, в Венской опере «Пиковую даму» нынче ставят вот так.

Там в конце ещё заявка на «Фауста» упомянута, а в комментах — на «Любовный напиток» Доницетти.

Читать дальше...

Свернуть

«Адмиралъ»

Посмотрела «эпическое, с твёрдымъ знакомъ, кино». Ну, типа все про него пишут — надо посмотреть. Если кто не читал отзывов (и правильно делал, кстати), рассказываю их краткое содержание (они, как на подбор, почти единодушны): матчасть провалена, но главное не это, главное — чувства и мораль, а чувства с моралью там такие, что все плачутъ и рыдаютъ и всё как есть прощаютъ.

Что касается чувств с моралью, то у меня с ними отдельный кордебалет: во-первых, по ходу собственного сочинительства мне от них, как ни вертись, не отвертеться, а во-вторых, у меня один из главных героев как бы тоже не хрен с бугра, а как бы тоже адмирал и тоже любит замужнюю женщину, да ещё и на фоне государственного переворота. Ну, то есть к изображению чувств с моралью у меня в данном случае интерес был чисто шкурный. Так что я, хоть и имею иррациональное недоверие к современному отечественному кинематографу, а всё ж решила: надо.

Сказано — сделано.

Значит, про чувства и мораль.

Если говорить сугубо о чувствах и морали, не касаясь качества фильма в целом (а в целом это, как у нас в последнее время и водится, даже не фильм, а вообще не пойми чего, поэтому касаться его мы не будем), то история, рассказанная нам, — это иллюстрация человеческой подлости. Это история о том, как люди с лёгкостью нарушают все клятвы — от обетов до простых обещаний, — без малейшего стеснения и даже как будто с радостью. Всё бы ничего, таких историй масса, но съёмочная группа, увы, так и не поняла, что же именно снимала: женатый, воспитывающий сына Колчак, замужняя Тимирёва, помазанный на царство Николай II — все они отрекаются от своих клятв (не переставая, между прочим, каждые десять минут поминать бога где надо и где не надо), но режиссёр и сценарист нам говорят, что это есть гуд, амор, высокий пафос и ваще трагедь.

Тут для начала я, наверное, должна пояснить свою позицию, особенно тем, кто существенно младше. Я не считаю, что любить женатого мужчину или замужнюю женщину — это табу. Это не может быть табу, потому что сердцу не прикажешь, а обстоятельства складываются порой совсем не так, как хочется сердцу. Но в остальном люди над собою властны вполне и безусловно. Исходя из этого, я полагаю равно недопустимым как изменять человеку, с которым живёшь, так и жить с человеком, которого не любишь.

Можно возразить, что это позиция, так сказать, нормальная, но у нас-то как бы фильмъ, и в нём как бы исторический фактъ — церковный бракъ. Против фактов, конечно, не попрёшь, и поэтому я охотно верю, что Колчак с Тимирёвой попали в вилку, из которой у них не было вполне этичного выхода: с одной стороны, они были связаны весьма серьёзными клятвами, действие которых продолжается, «пока смерть не разлучит» супругов (клятвами не только хранить верность, напоминаю, но так же и делить с обвенчанным его судьбу), а с другой — супругов своих не любили. То есть тут куда ни кинь — всюду клин. Я понимаю так же, что в то время на любовь смотрели несколько иначе, чем сейчас, и принципом «Стерпится — слюбится» руководствовались нешутейно. Тёмные люди, дикие нравы, все дела.

Но при этом я понимаю и кое-что другое: да, люди тёмные, да, нравы дикие, однако же церковный брак к тому времени давно уже стал чистой формальностью, практиковавшейся сугубо за неимением брака светского, и развод опять-таки давно существовал и даже был банален. И это, извините, тоже исторический фактъ. Поэтому снизить градус аморальности Колчак и Тимирёва, уж коль скоро у них случился вот такой глобальный ералаш, что прям ваще, вполне себе могли. Более того, жена Колчака сама предлагала адмиралу разойтись, причём аж в начале фильма. Согласитесь, на таком фоне драматизм ситуации резко снижается, и вопрос оказывается конкретней некуда: что ответил жене «эпический, с твёрдымъ знакомъ», Колчакъ?

Ну, кто смотрел, те знают. Для тех, кто не смотрел: он пообещал жене, что не бросит её и что у них всё будет в порядке. Сопоставив это обещание с дальнейшими действиями Колчака, я поняла, отчего у нас на флоте исторический дурдом и бардак: если понимать порядок в том же смысле, что и пресловутый одмерал, ничего другого не может быть по определению.

Это, однако, было не самое интересное. Интереснее всего в этом фильме получилось с гадами, которые большевики. Да, они в фильме гады, и это понятно, ибо такова конъюнктура. Но почему-то из всех персонажей верность супружеской клятве хранит один только муж героини, который собственно Тимирёв и который после революции соглашается служить гадам-большевикам. И гаду же большевику принадлежит единственная стоящая реплика: «Сколько же у вас жён?» Для тех, кто не смотрел: уходя на расстрел, Колчак просит «проститься с женой, Анной Васильевной Тимирёвой» (которая сидит в соседней камере), а непосредственно перед расстрелом опять-таки просит передать весточку уже законной «жене, в Париж». Вот тут гад-большевик и ухмыляется ехидно и спрашивает насчёт количества жён, после чего начинает нереально выигрышно смотреться на фоне адмирала с четырьмя сиськами твёрдымъ знакомъ.

На том, собственно, чувства и кончаются.

В этом смысле очень любопытно сравнить изложенную историю с другой, куда более знаменитой, а именно с историей любви адмирала Нельсона и леди Гамильтон. Ну, сравнивать Лизу Боярскую с Вивьен Ли мы как бы не будем, потому что, сами понимаете, штакетник с клипером сравнивать нельзя, они для разных целей существуют, хоть и плавучи оба. Аналогичным же образом пощадим и Хабенского. Будем сравнивать истории в том виде, в каком они нам рассказаны в фильмах (не знаю, насколько они соответствовали реальным, со свечкой не стояла, поэтому ограничимся рассказанными).

Напоминаю, что было, по легенде, у Нельсона. У Нельсона была жена, а у Эммы Гамильтон был муж. И всё было почти так же, как у Колчака с Тимирёвой: долгие годы они жили от одного краткого свидания до другого, пока, наконец, эта ненормальная ситуация не завершилась разрывом отношений с законными супругами и скандальным гражданским браком — фактически, открытым адюльтером. Потом он погиб, а она, соответственно, увы.

Казалось бы, никакой разницы. Тем не менее, разница есть: между историей Нельсона и Гамильтон и историей Колчака и Тимирёвой лежат ровно сто лет — весь XIX век, открывший людям целую кучу возможностей, в том числе и возможность строить отношения по «желанию благому и непринужденному» не только де-юре, но так же и де-факто. И поэтому когда Нельсон, не получив от жены согласия на развод, стал демонстративно возвращаться из походов к Эмме, — это был вызов общественной морали, принуждавшей человека к аморальности. Фактически, Европа сегодня может жить по совести в том числе и благодаря Нельсону и его подруге.

А вот когда Колчак, имея почти открытое разрешение жены на развод, говорил одно, а делал другое — это уже были тупые, как валенок, конформизм и пошлость.

На этом, дорогие граждане, заканчивается до кучи и мораль.

Право, впору задаться вопросом, отчего же в действительности плачутъ и рыдаютъ благодарные зрители. Ибо если говорить о фильме в целом, то рыдать там можно только над бездарной растратой бюджета, остальное и сопли не стоит. А если вести речь отдельно о чувствах и морали, то… пожалуй, остаётся восплакать лишь о самих зрителях. До какой же степени должны быть невежественны чувства и невоспитан вкус, чтоб можно было принять дешёвку за трагедию?

Читать дальше...

Свернуть