И. Билибин. «Баба-яга»
Не устану признаваться в любви к двум гениальным людям — Уильяму Шекспиру и Владимиру Проппу. Но если Шекспиру я в своих журналах уделила уже довольно много внимания (и ещё уделю, дайте срок), то Проппа упоминала, кажется, только однажды или дважды, да и то вскользь. Ужасная несправедливость, которую я сегодня попытаюсь отчасти исправить, воспользовавшись случаем.
Формула «в некотором царстве» указывает на пространственную неопределённость места действия. Такая вступительная формула характерна для русских сказок. В сказках других народов этому соответствует неопределённость во времени: es war einmal (немецкое «некогда было»); once upon a time (английское «однажды, в некоторое время»); il y avait une fois (французское «однажды было»). Такая форма изредка имеется и у нас: «В старые годы стояла одна деревушка» (Аф. 149), но такая формула отдаёт книжностью и скорее свойственна легенде, чем сказке, вступление же «в некотором царстве» характерно именно для волшебной сказки и как бы подчёркивает, что действие её совершается вне времени и пространства.
В.Пропп. «Русская сказка». М., «Лабиринт», 2005. С. 190.
Интересно, да? Сейчас будет ещё интересней.
Я давно уже обратила внимание, что все попытки «привить» приключенческую и фантастическую литературу на русскую почву оканчиваются провалом (только, пожалуйста, не путайте приключения и фантастику с историческим романом и мистикой — это всё-таки разные направления). Вот переводы на русский язык — всегда пожалуйста, очень органично смотрятся. Пересказы — вообще любимое занятие наших «приключенцев» и тоже воспринимаются читателем благосклонно. Повествование о приключениях «ненаших» героев, написанное русским автором, — тоже не вопрос: не приветствуется (в первую очередь почему-то самими писателями, которые отчего-то полагают, что это не приветствуется нашими читателями), да, но не неестественно. А вот «Гардемарины» оказались курьёзной тенью «Мушкетёров» — самый яркий, наверное, пример — и вовсе не потому что плохо написаны (нормально они написаны, на самом деле, особенно если сравнивать с нынешней графоманью), а потому что в них нет художественной правды, ориентиром в которой для приключенческой литературы является народная волшебная сказка: «некоторое царство» русской сказки подменено исторической Россией.
Приключенческая или фантастическая книга на русском языке окажется хороша и будет читаться непринуждённо только в том случае, если её завязка начинается не в России (а это значит, что герои во многих случаях не должны носить русские имена — очень важный момент для современного человека, который точно знает, что культурные отличия между нашим и другими государствами есть, и в особенности для современного авторского произведения, где зачастую смешно и неуместно давать открытым текстом вводные как про «некоторые царства», так и про конкретные названия «некоторых царств»). Совершенно не важно, на каком языке эта книга написана в оригинале, на русском или же на нерусском, важно одно — отстранённость от русской почвы в завязке. Только в этом случае, повторяю, произведения приключенческой и фантастической литературы выглядят в нашем сознании органично.
Исключение составляет, пожалуй, только приключенческая и фантастическая литература советского периода: «Старик Хоттабыч», «Приключения Карика и Вали», «Понедельник начинается в субботу» и т.п., — однако давайте не будем забывать, что советское государство само по себе стало из ряда вон выходящим и человеку, воспитанному в русской традиции в СССР, не составляло труда переложить на советское семантическое поле все те функции, которые в народных сказках выполняло «некоторое царство». Фактически, СССР стал для русской литературы первым и пока что последним за всю её историю шансом «вписать» в себя приключения и фантастику по западному образцу, то есть с завязкой в родной стране читателя.
Тут можно поймать меня за язык: мол, неправда твоя, очень даже «привита» на нашу почву приключенческая и фантастическая литература. Но подумайте вот над чем: почему эти сказители, которые добавляли «…а именно в том, в котором мы живём», не выкидывали формулу «В некотором царстве», не заменяли её ложащимся на язык «Было это в давнюю пору», а именно уточняли место действия?
Ведь чего уж проще, казалось бы, взять да и подменить одну формулу другой, да? Ан нет, упорно талдычили: «В некотором царстве» и даже не заикались про «давние поры» и тем более «были». Почему?
Выше Пропп объяснил, почему: потому что в русском языке формула «Было это в… годы» соответствует легенде (сказу, были и т.п.), а не волшебной сказке. Приключения же и фантастика укореняются, в отличие от мистики и исторического романа, не в легендах, а в волшебных сказках — и от формулы «В некотором царстве» нам никуда не деться, и сколько бы отдельные продвинутые сказители ни пытались уточнять: «…а именно в том, в котором мы живём», расслышано будет всё равно «некоторое», а не «то, в котором мы». Ибо там хорошо, где нас нет, и это даже в анекдоты попало.
Не прижилось у нас, одним словом, уточнение. Некоторое царство осталось, а вот то государство, в котором мы живём, исчезло. Нарушает сказочную эстетику. Забавно, правда?
Вот здесь можно очень много комментировать, но я хочу пояснить специально для нынешних писателей, графоманов и к ним приравненных странное, на первый взгляд, поведение бабы-яги в отношении детей и взрослых. Мужиков и невест-падчериц она встречает с распростёртыми объятиями и сразу же предоставляет им возможность заслужить подарок, а вот детей жрёт без разговоров — и хорошо, если ребёночек попадётся сообразительный. С чего бы вдруг такой шовинизм?
А шовинизм тут с того, что для ребёнка встреча с бабой-ягой — это акт подростковой эмансипации. Этим актом инициируется отрок — тот, кто имеет право попробовать стать взрослым: человек, здоровый умом и телом (до той степени, которая позволяет решать сложные задачи; то есть некоторая доля юродивости и увечности может присутствовать, но не должна сказываться на естественных возможностях и инстинктах фатальных образом).
В следующей сказке — уже не «детской», а «мужской» или «женской» — тот же самый отрок или та же самая отроковица придёт к бабе-яге уже как претендент в мужья или в жёны. И баба-яга встретит его уже по-другому: ага, лицо знакомое, подростковую инициацию прошёл, значит, и ей самой настала пора выходить из роли экзаменатора (вредителя) и входить в роль учителя (дарителя).
Страж миров: между детством и юностью, между юностью и возмужанием и между возмужанием и зрелостью (не в виде бабы-яги чаще всего, а в виде помощника, дарующего бесплодным родителям волшебное семя, из которого рождается ребёнок, — однако суть бабы-яги никуда не девается). Волшебная сказка вынесет за скобки две инициации, в которых баба-яга принимает участие, — это инициации в старика и в покойника. Они так и останутся в мифах (подчёркиваю: в том виде, в котором есть место проводнику между мирами, потому что мотивы старения и смерти сами по себе в волшебных сказках есть — отлично проработаны, особенно в виде смерти старых родителей и оживления молодого героя после смерти в бою), а вот для приключенческой и фантастической литературы именно здесь появляется лазейка для создания нового. Я имею в виду, принципиально нового. Пожалуйста, если вам действительно хочется писать интересные книги, обратите на это внимание.
Ну, это я оставлю без комментариев, исключительно из любви к змейству. :)
Приключенческая или фантастическая книга на русском языке окажется хороша и будет читаться непринуждённо только в том случае, если её завязка начинается не в России (а это значит, что герои во многих случаях не должны носить русские имена — очень важный момент для современного человека, который точно знает, что культурные отличия между нашим и другими государствами есть, и в особенности для современного авторского произведения, где зачастую смешно и неуместно давать открытым текстом вводные как про «некоторые царства», так и про конкретные названия «некоторых царств»). Совершенно не важно, на каком языке эта книга написана в оригинале, на русском или же на нерусском, важно одно — отстранённость от русской почвы в завязке. Только в этом случае, повторяю, произведения приключенческой и фантастической литературы выглядят в нашем сознании органично.
Исключение составляет, пожалуй, только приключенческая и фантастическая литература советского периода: «Старик Хоттабыч», «Приключения Карика и Вали», «Понедельник начинается в субботу» и т.п., — однако давайте не будем забывать, что советское государство само по себе стало из ряда вон выходящим и человеку, воспитанному в русской традиции в СССР, не составляло труда переложить на советское семантическое поле все те функции, которые в народных сказках выполняло «некоторое царство». Фактически, СССР стал для русской литературы первым и пока что последним за всю её историю шансом «вписать» в себя приключения и фантастику по западному образцу, то есть с завязкой в родной стране читателя.
Момент после выхода из дома — самый напряжённый, самый острый для героя в ходе действия. Он уходит наугад, не зная ни пути, ни цели. Он идёт «куда глаза глядят». Именно здесь чаще всего применяется формула «Ехал близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, не так скоро дело делается, как сказка сказывается» (Онч. 8). Герой брошен на произвол судьбы и иногда даже впадает в отчаяние и плачет. Формула «Скоро сказка сказывается» интересна в одном отношении: она как бы подчёркивает нереальность времени, в котором совершается действие. Оно не может быть исчисляемо и никогда не исчисляется реальными сроками дней, недель, лет.
Композиция, следовательно, не развивается логически. В данном месте цепь как бы порвана и последующее не подготовлено предыдущим. Здесь арена для проявления случайности. Эта случайность в значительной степени определяет собой характер фантастичности волшебной сказки. Теоретически количество возможных форм дальнейшего развития бесконечно. Что произойдёт дальше? Писатель мог бы дать волю своей фантазии, и если бы мы нашли сотню или тысячу писателей, которые не знали бы народной сказки, и сказали бы им: «Сочините продолжение», то вся сотня или тысяча писателей сочинила бы разное.
Но в народной сказке не так. В народной сказке есть закономерности, за пределы которых народ не выходит. Если же есть случаи выхода за пределы этих закономерностей (например, у грамотных или начитанных сказочников), то такой выход — не достижение, а наоборот, — нарушение сказочной эстетики.
Из тысячи возможных случайностей всегда наступает только одна, но формы её чрезвычайно разнообразны. Мы рассмотрим некоторые из этих форм.
Композиция волшебной сказки определяется наличием двух царств. Одно царство — то, с которого сказка начинается: «В некотором царстве, в некотором государстве». Есть сказители, которые прибавляют: «…а именно в том, в котором мы живём».
С. 195-196.
Тут можно поймать меня за язык: мол, неправда твоя, очень даже «привита» на нашу почву приключенческая и фантастическая литература. Но подумайте вот над чем: почему эти сказители, которые добавляли «…а именно в том, в котором мы живём», не выкидывали формулу «В некотором царстве», не заменяли её ложащимся на язык «Было это в давнюю пору», а именно уточняли место действия?
Ведь чего уж проще, казалось бы, взять да и подменить одну формулу другой, да? Ан нет, упорно талдычили: «В некотором царстве» и даже не заикались про «давние поры» и тем более «были». Почему?
Выше Пропп объяснил, почему: потому что в русском языке формула «Было это в… годы» соответствует легенде (сказу, были и т.п.), а не волшебной сказке. Приключения же и фантастика укореняются, в отличие от мистики и исторического романа, не в легендах, а в волшебных сказках — и от формулы «В некотором царстве» нам никуда не деться, и сколько бы отдельные продвинутые сказители ни пытались уточнять: «…а именно в том, в котором мы живём», расслышано будет всё равно «некоторое», а не «то, в котором мы». Ибо там хорошо, где нас нет, и это даже в анекдоты попало.
Не прижилось у нас, одним словом, уточнение. Некоторое царство осталось, а вот то государство, в котором мы живём, исчезло. Нарушает сказочную эстетику. Забавно, правда?
Этому царству противопоставляется другое, которое находится «за тридевять земель» и которое называется «тридесятое государство». Баба-яга — страж границы, она охраняет вход в тот далёкий мир. Вход идёт через её избушку. За пределами её — тёмный лес (избушка стоит на краю леса) и тридесятое царство. В больших, длинных сказках, в которых героя ждёт множество приключений, с того момента, когда он достигает избушки, меняется стиль сказки. Начало сказки бывает реалистическим (за исключением фигуры старого царя): мужики и бабы, изба, семейная жизнь и семейные нелады, косьба и другие сельскохозяйственные работы. С этого же момента властно вторгается сказочная фантастика, реальный крестьянский мир забыт. Что же происходит в избушке?
В этой избушке обитает яга. Яга — очень сложный и далеко не однозначный персонаж. <…> Сравнительное изучение этого образа показывает, что яга охраняет границу иного царства и вход в него. Она пропускает только достойных. <…>
Это доброжелательный тип яги — дарительницы и советчицы. Она указывает герою путь. Отныне он знает, куда идти. Иногда она дарит герою волшебного коня или орла, на которых герой улетает в тридесятое царство.
В этом основная функция яги с точки зрения развития действия. Она дарит герою волшебное средство или волшебного помощника, и действие вступает в новый этап.
<…> Встреча с дарителем — каноническая форма развития действия. Он всегда встречен случайно, и у него герой выслуживает себе или как-нибудь иначе добывает волшебное средство. Обладание волшебным средством предопределяет удачу и развязку. Дарителем выступает яга и в тех случаях, когда к ней попадает падчерица. В этих случаях, однако, непременно имеется и чрезвычайно усилен момент, который прослеживается и в «мужских» сказках [в сноске: «Где герой — мужчина» — Sch.], но в менее ярких формах, — момент испытания. Яга испытывает героя или героиню. Если сказка «женская», испытание носит характер домашних работ: убрать постель, взбить перину, наносить воды, истопить печь и т.д. Дары в этих случаях не носят волшебного характера, а представляют собой материальное богатство. Сказка кончается награждением. Падчерица возвращается домой.
Несколько иной тип яги мы имеем в тех случаях, когда она сама затаскивает к себе в избу детей или когда к ней попадают заблудившиеся дети. Она хочет их изжарить и съесть. Дети всегда спасаются, иногда засовывают её в печь и, убегая, прихватывают с собой волшебное средство, спасающее их от погони, а иногда и какие-нибудь сказочные богатства.
С. 196-197.
Вот здесь можно очень много комментировать, но я хочу пояснить специально для нынешних писателей, графоманов и к ним приравненных странное, на первый взгляд, поведение бабы-яги в отношении детей и взрослых. Мужиков и невест-падчериц она встречает с распростёртыми объятиями и сразу же предоставляет им возможность заслужить подарок, а вот детей жрёт без разговоров — и хорошо, если ребёночек попадётся сообразительный. С чего бы вдруг такой шовинизм?
А шовинизм тут с того, что для ребёнка встреча с бабой-ягой — это акт подростковой эмансипации. Этим актом инициируется отрок — тот, кто имеет право попробовать стать взрослым: человек, здоровый умом и телом (до той степени, которая позволяет решать сложные задачи; то есть некоторая доля юродивости и увечности может присутствовать, но не должна сказываться на естественных возможностях и инстинктах фатальных образом).
В следующей сказке — уже не «детской», а «мужской» или «женской» — тот же самый отрок или та же самая отроковица придёт к бабе-яге уже как претендент в мужья или в жёны. И баба-яга встретит его уже по-другому: ага, лицо знакомое, подростковую инициацию прошёл, значит, и ей самой настала пора выходить из роли экзаменатора (вредителя) и входить в роль учителя (дарителя).
Страж миров: между детством и юностью, между юностью и возмужанием и между возмужанием и зрелостью (не в виде бабы-яги чаще всего, а в виде помощника, дарующего бесплодным родителям волшебное семя, из которого рождается ребёнок, — однако суть бабы-яги никуда не девается). Волшебная сказка вынесет за скобки две инициации, в которых баба-яга принимает участие, — это инициации в старика и в покойника. Они так и останутся в мифах (подчёркиваю: в том виде, в котором есть место проводнику между мирами, потому что мотивы старения и смерти сами по себе в волшебных сказках есть — отлично проработаны, особенно в виде смерти старых родителей и оживления молодого героя после смерти в бою), а вот для приключенческой и фантастической литературы именно здесь появляется лазейка для создания нового. Я имею в виду, принципиально нового. Пожалуйста, если вам действительно хочется писать интересные книги, обратите на это внимание.
Сказочная композиция в значительной степени построена на наличии двух миров: одного — реального, здешнего, другого — волшебного, сказочного, Т.е. нереального мира, в котором сняты все земные и царят иные законы.
Хотя этот иной мир очень далёк, но достичь его можно мгновенно, если обладать соответствующими средствами. Конь, орёл переносят героя через леса и моря, или он улетает на ковре-самолёте, или на воздушном корабле, или на лодочке, которая летит по воздуху. Быстрота полёта особенно подчёркнута, когда героя несёт на своих плечах чёрт, леший или какой-нибудь невидимый дух. Тогда от ветра слетает шапка.
<…> Во всех случаях иное царство мыслится как дальнее, что иногда подчёркивается деталями (железная обувь и проч.). <…>
Тридесятое царство никогда конкретно не описывается. Внешне оно ничем не отличается от нашего. Там «свет такой же, как у нас; и там поля, и луга, и рощи зелёные, и солнышко греет» (Аф. 222). Иногда это царство представлено городом. «Вот и сине море — широкое и раздольное — разлилось перед нею, а там вдали как жар горят золотые маковки на высоких теремах белокаменных» (Аф. 235). И тем не менее оно всё же «другое». В нём правит грозный царь или царь-девица. Не всегда оно населено людьми: это иногда «змеиное» царство. Похитители девушки — орёл, сокол, ворон — уносят её в свои птичьи царства, медведь — в медвежье царство и т.д. Здесь герою придётся встретиться с похитителем или обладателем искомого им предмета или человека. Здесь находится его антагонист и здесь же — предмет его поисков. <…>
Здесь герою предстоит выдержать бой со своим противником. Наиболее яркая форма его — змееборство. Мотив змееборства международен, но русская сказка содержит его в очень яркой и сравнительно развёрнутой форме. Победа над змеем также не была бы возможна без помощника или волшебного оружия. Змея часто топчет своими копытами конь.
С. 206-207.
Ну, это я оставлю без комментариев, исключительно из любви к змейству. :)
Комментариев нет:
Отправить комментарий