Хорошая книга почти всегда не только многопланова, но и многолика — не в том смысле, что в ней непременно присутствует множество персонажей, а в том, что разное количество её прочтений, например, или прочтение в определённом возрасте даёт разное о ней представление вплоть до изменения смысла и степени важности ролей действующих в ней лиц.
Вот, например, «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу. Принято считать, что это книга в первую очередь о Мэгги Клири, ну, максимум — о семействе Клири вообще (где центральное место волею автора занимает всё равно Мэгги). Но несколько дней назад мне пришло в голову, что, если бы это было так, «Поющие в терновнике» никогда не смогла бы занять то место в мировой литературе, которое она занимает. Будь эта книга книгой о Мэгги, она была бы в лучшем случае обычным дамским романом с элементами семейной и национальной австралийской саги, каких, конечно, немного, но какие могут заинтересовать разве что самих австралийцев и только в части, касающейся собственно Австралии.
Так что я решила перечитать эту книгу. Последний раз я читала её даже раньше, чем «Властелина колец», то есть когда была ещё совсем девчонкой. Лет пятнадцать мне было или шестнадцать — точнее уже забыла. И вот, я её открыла, дочитала до смерти Мэри Карсон и поняла то, что ускользало от меня в юности за неимением должного эмоционального опыта.
Вот, например, «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу. Принято считать, что это книга в первую очередь о Мэгги Клири, ну, максимум — о семействе Клири вообще (где центральное место волею автора занимает всё равно Мэгги). Но несколько дней назад мне пришло в голову, что, если бы это было так, «Поющие в терновнике» никогда не смогла бы занять то место в мировой литературе, которое она занимает. Будь эта книга книгой о Мэгги, она была бы в лучшем случае обычным дамским романом с элементами семейной и национальной австралийской саги, каких, конечно, немного, но какие могут заинтересовать разве что самих австралийцев и только в части, касающейся собственно Австралии.
Так что я решила перечитать эту книгу. Последний раз я читала её даже раньше, чем «Властелина колец», то есть когда была ещё совсем девчонкой. Лет пятнадцать мне было или шестнадцать — точнее уже забыла. И вот, я её открыла, дочитала до смерти Мэри Карсон и поняла то, что ускользало от меня в юности за неимением должного эмоционального опыта.
Народ, эта книга, помимо того что в некоторой своей части семейная и национальная сага, без сомнения, о женщине. Но эта женщина не Мэгги Клири. Эта женщина — Фиона Армстронг. Вот ей-то «Поющие в терновнике» и посвящены — от первой до последней страницы.
Доказывается очень просто: в жизни Мэгги нет ничего (то есть вообще ничего), что не случилось бы в жизни её матери. Я даже не уверена, что в её жизни будет смерть Фионы и свидетельство окончания Дрохеды: дочь Армстронга переживёт дочь Клири с гораздо большей вероятностью, чем наоборот.
Я не уверена, что автор сама понимала, как именно расставляет акценты во время работы над произведением. Мне кажется, было так: «Поющие в терновнике» задумывались и писались как просто роман о женщине — о её жизни с детских лет до глубокой старости. Женщине нужен был образ, и изначально этот образ был отдан Мэгги, что вполне логично: раз уж роман о женщине, то и наблюдать надо именно за той, которая ещё маленькая, а не за той, которая уже полжизни прожила.
Но человек предполагает, а подсознание располагает. У Колин Маккалоу было, определённо, очень мудрое подсознание: ему отчаянно не нравились попытки сознательной части мозга окрасить роман — в угоду ли женской аудитории, авторской ли сентиментальности — в цвет «пепла розы». И как только стала окончательно ясна заурядность Мэгги и полное отсутствие в ней всякой способности и, главное, желания плыть куда-то вопреки течению, акцент в повествовании резко, почти рывком переключился на Фиону и больше уже никуда не смещался, а лишь оттенялся временами фигурой Джастины О’Нил.
Слышу возмущённый хор девачек: «Кто тут смеет говорить о заурядности Мэгги и о том, что она плыла по течению?!» Отвечаю девачкам: дети мои, а что такого была способна, хотела сделать и сделала Мэгги, что дало бы нам основания видеть в ней незаурядную личность, да ещё и плывущую против течения? Жизненную драму и страдания не предлагать, это не действия. Что Мэгги интересовало в жизни, за исключением лошадиного выгона, всех подряд маленьких детей и Ральфа де Брикассара? Все её способности проявились очень рано, и сколько бы автор, повинуясь моде на мальчишескую женственность, ни подчёркивала — порой совершенно беспомощно, как в эпизоде «семейного совета», устами Падрика — «пацанистость» своей героини, ей так и не удалось сделать из девочки нечто более интересное, чем воплощённую гендерную роль начала XX века. Мэгги была рождена, чтобы стать покорной дочерью, заботливой сестрой и матерью, верной женой и хлопотливой хозяйкой — всем этим она и стала, за исключением верной жены, но к её неверности Люк О’Нил имеет куда большее отношение, чем она сама: будь он нормальным человеком, её жизнь в браке сложилась бы иначе, и стала бы она искать утешения в объятиях его будущего высокопреосвящества — это ещё большой вопрос. Без сомнения, она продолжала бы его любить, но изменить порядочному, деликатному и умному мужу, солгать ему она, мне кажется, не смогла бы никогда в жизни. Более того, порядочному, деликатному и умному мужу она изначально была открыта для любви: размеры сердца вполне позволяли ей любить и мужа (как мужа), и Ральфа (вначале чисто платонически, а потом и вовсе как брата), и одно другому не мешало бы ничуть. Высокая добродетельность истинной жены, сестры и матери была её первым и последним талантом. Раскрыться же в полной мере этот талант, увы, не смог — и у нас нет оснований считать Мэгги незаурядной. Для того, чтобы сделать её примой, Маккалоу следовало написать книгу о счастливой семейной жизни: о том, как Мэгги подворачивается не Люк О’Нил, а какой-нибудь аналог Падрика Клири, — всякий другой сценарий неизбежно приводил к утрате личностного потенциала Мэгги и выдвижению на первый план её душевных терзаний, то есть именно что к дамскому роману.
Не вышло дамского романа — благодаря, как я уже сказала, Фионе. Понимать это в том смысле, что у Фионы не было душевных терзаний, а была одна сплошная бестрепетная самореализация, разумеется, не стоит. Но эта женщина, в отличие от Мэгги сделала свою судьбу сама, и именно об этой, самостоятельно сделанной судьбе, нам и повествует роман Маккалоу.
В сущности, Фиона — человек изначально гадкий и чёрствый. Быть зацикленной на своей, ах, беспредельной трагедии до сорока с лишним (или чуть не до пятидесяти?) лет, не обращая внимания на то, сколько неподдельного горя и бед доставляет эта зацикленность близким, да ещё и полагать свой психоз достоинством, вроде непреклонного, ОМГ, смирения перед тяжким бременем, выпавшим на долю, — такое, конечно, не всякий асилит. Пожалуй, Мэри Карсон это было бы под силу, ну, и всё, наверное. Мэгги, как я уже выше писала, при приличном муже относилась бы к миру куда добрей.
Но как бы ни была Фиона гадка и черства, а дурой её назвать не получится ни при каких условиях. И вот вопрос: неужели она не могла предвидеть последствия рождения Фрэнка? Неужели думала, что родичи, для которых она, в силу, скорее всего, собственных надменности, высокомерия и душевной глухоты, никогда не была родной, позволят ей вести прежний образ жизни и оставят на прежней ступени социальной иерархии? О том, что Фиона никогда не была родной для своих родителей, свидетельствует, с одной стороны, лёгкость, с которой от неё — единственного ребёнка! — отреклись все, за исключением престарелой бабки, с другой — размер приданого (пятьсот фунтов, не считая оставленного бабушкой, — это, с учётом состояния Армстрогнов, свидетельство скорее уж ненависти к дочери), а с третьей — любовь к ней именно бабки, которая, по словам Пэдди, «была сущая ведьма». «Фиа ей была дороже всех на свете», — добавляет он, и мы можем предположить, что норовом Фиона пошла как раз в эту каргу, а для отца с матерью была без малого проклятием, причём с младенчества. Так что я не верю, будто изгнание из семьи Армстронгов оказалось для неё ударом. Будь она любимой дочерью, она была бы вправе ожидать хорошего отношения к себе, но в том-то и беда, что на момент рождения Фрэнка любила её лишь та, которая одной ногой стояла в могиле. И, таким образом, Фиона отлично понимала, к чему надо готовиться. Будьте уверены, и приготовилась загодя (кстати, не без помощи, скорее всего, той же бабки).
Падрик расскажет Ральфу, что взял Фиону беспомощной и ничего не умеющей, но это будет неправда, хоть и не заведомая ложь. Фиона, как нам известно, выйдя замуж, не пожелала знаться ни с кем из тех, кто оказался близок ей по положению. У неё не было ни подруг, ни даже хороших знакомых среди женщин. А между тем она без посторонней помощи родила и удачно (то есть в том числе и без фатальных последствий для собственного организма) выкормила как минимум одного ребёнка, Билла, прежде чем к ней пришёл опыт полностью автономной жизни. Это означает, что в доме родителей, она не теряла даром времени, а готовилась к предстоящим испытаниям, в том числе, используя как макет Фрэнка (благо, при опытных няньках и мамках в беду не попадёт), училась кормить младенца, нянчить его, пеленать, купать, развивать, наблюдать за состоянием его организма. Большего она не могла сделать чисто физически: Армстронги не допустили бы её до настоящей практики, пока она живёт с ними («В доме она, понятно, ни до какой работы не касалась»), — но я уверена, что за работой швей, горничных, прачек, вязальщиц, стряпух, дворников, садовников и прочих полотёров она как минимум внимательно наблюдала, да ещё и активно консультировалась с бабкой, которая была, по-видимому, дочерью с одной стороны Родерика Армстронга, в прошлом уголовника, а с другой — маори и могла передать внучке как минимум известный ей опыт собственных родителей.
Почему я так думаю? Дело в том, что муж, для которого крайне важно разделение труда между мужчиной и женщиной (а автор именно эту черту Падрика неоднократно подчёркивает вкупе, кстати, с простодушием), никогда не смог бы научить жену содержать дом, да ещё и многодетный, в том идеальном порядке, в котором он содержался при Фионе. Максимум, что он мог — это объяснить ей самые-самые основы, а это в отсутствие, повторяю, подруг и добрых приятельниц означает, что львиная доля знаний по части домоводства и выживания в экстремальных условиях была усвоена Фионой ещё в родительской усадьбе. Фактически, к тому моменту, как Падрик женился на Фионе, ей не хватало только практического опыта, теоретических знаний было вполне достаточно.
Было достаточно так же знаний о финансовой стороне жизни. Падрик ничего не говорит насчёт обучения Фионы домашней бухгалтерии, а было бы странно, если бы в семье, где жёстко соблюдается разделение труда, бытовыми расходами заведовал бы мужчина. «У меня отложено», — говорит Пэдди, когда встаёт вопрос об оплате проезда в Австралию, но это совсем не те деньги, которые предназначены для покупки муки, сала и шерсти. Такие деньги находились в распоряжении Фионы — и мы с полной уверенностью можем предполагать, что так было с самого начала. Она уже в юности умела грамотно распределять средства.
Прекрасный вкус миссис Клири автор едва ли не в подкорку читателю вдалбливает и не останавливается на этом пути ни перед чем, включая даже и нарочито утрированную антитезу в лице Мэри Карсон. Мэри сама, конечно, из простолюдинок, да к тому же рано потеряла мужа — единственного, судя по всему, человека, который мог бы привить ей изящество, но женщины с таким жизнелюбием и волей к власти, как у Мэри, да ещё с такой внешностью, которая может стать конвертируемой валютой, обыкновенно и сами стремятся к компетентности в эстетических вопросах, так что отсутствие вкуса у Мэри — это, конечно, не что иное, как неуклюжий авторский реверанс в сторону Фионы.
Что такое вкус в вопросах домоводства? В первую очередь это умение правильно распоряжаться продуктами питания, как ни странно это прозвучит для людей, никогда не размышлявших над этим вопросом. Вкус в целом называется вкусом именно потому, что прямо относится к еде, еда же получается вкусной оттого, что соблюдаются не столько правила её приготовления (в некоторых случаях никаких правил не существует — например, многие виды салатов можно резать как попало), сколько, главным образом, пропорции ингредиентов. Вот к пропорциональности, гармоничности сочетаний вкус и апеллирует. И это то, чему Фиону учить опять-таки не пришлось, оно было в молодой женщине изначально. Пэдди, скорее всего, обучая жену стряпне, лишь объяснил ей, как развести огонь под плитой и в какой момент класть в воду мясо, в какой — овощи, а в какой — соль, остальное Фиона сделала сама.
Наконец, главное — она умела читать, за ней дали приличное, по рассуждению бедняка, приданое, и Пэдди не был скуп. У них в доме был целый большой географический атлас — роскошь даже по современным меркам: не всякая семья сегодня может позволить себе расходы на приличную картографию. А атлас, имевшийся в доме Фионы, приходилось раскладывать на полу — можете себе представить, сколько он приблизительно стоил. Так вот, будьте уверены, поваренные книги и прочие пособия до домоводству были главным чтением Фионы в первые годы замужества.
И я имею наглость пойти в своих предположениях даже дальше: ей была изначально неинтересна жизнь, уготованная по факту рождения; вплоть до встречи с Пакехой она искала возможность улизнуть в жизнь «настоящую», в ту жизнь, которую делают своими руками. Вряд ли эти желание и поиск были осознанными. Осознанными были смертельная скука и чопорная протестантская холодность родителей. Скорее всего, был и какой-то эпизод детства, раз навсегда поставивший между Фионой и её родителями непреодолимую преграду настоящей вражды, которая лишь не афишировалась (и которая, вероятно, как раз и приблизила её к бабке). Остальное оказалось плодом работы той части головного мозга, над которой мы не властны. И неспроста на роль прекрасного рыцаря на белом коне и отца Фрэнка был выбран Пакеха — заведомо недоступный. И неспроста Фрэнк родился вне брака — заведомым бастардом. Фиона со своим расчётливым, не по-женски жёстким умом вполне могла бы подождать с рождением Фрэнка до замужества. Однако все обстоятельства как будто нарочно сложились таким образом, чтобы мисс Армстронг никогда не смогла пойти стопами своих родителей.
Жизнь интересовала Фиону постольку, поскольку позволяла действовать. И в этом смысле Фиона оказалась на высоте задолго до того, как «украла» Фрэнка у возлюбленного и окончательно отрезала себя от мира, в котором воспитывалась. Мне даже кажется, что и вариант замужества, прежде чем предложить его отцу Фионы, бабка, эта «сущая ведьма», вначале обсудила с самой Фионой. Таким образом, на усмотрение отца была оставлена только кандидатура — как раз то, в чём, обладая определённой волей и теоретическими познаниями, можно довериться случаю.
«Я очень несчастная женщина», — говорит Фиона дочери на закате лет. Нет сомнений, она говорит правду. Вот только забывает добавить: «И меня это не волнует абсолютно, потому что я равно способна быть и совершенно счастливой и безгранично несчастной, если имею возможность вылепливать свою жизнь сама». Она принадлежит к тому типу людей, для которых эмоциональное состояние не значит ничего, зато очень много значит реализация волевого потенциала (который, как правило, могуч и стабилен).
Но судьба Фионы и её характер совсем не так интересны для меня лично, как её влияние на окружающих. Вот это влияние — мощное, всегда судьбоносное и редко положительное — я и хочу рассмотреть в следующем постинге.
Примечание для тех, кто читает меня недавно: однажды я уже пообещала продолжить «в следующем постинге» большую тему, начатую не менее, а то и гораздо более бодро. Не продолжила по сию пору (хотя и имею намерение продолжить в свой час — вот только неизвестно, когда этот час наступит). Так что с обещаниями подобного рода я зареклась раз навсегда. «Хочу продолжить» и «непременно продолжу», таким образом, не синонимы. Просто я действительно этого хочу и, если получится, обязательно продолжу.
Доказывается очень просто: в жизни Мэгги нет ничего (то есть вообще ничего), что не случилось бы в жизни её матери. Я даже не уверена, что в её жизни будет смерть Фионы и свидетельство окончания Дрохеды: дочь Армстронга переживёт дочь Клири с гораздо большей вероятностью, чем наоборот.
Я не уверена, что автор сама понимала, как именно расставляет акценты во время работы над произведением. Мне кажется, было так: «Поющие в терновнике» задумывались и писались как просто роман о женщине — о её жизни с детских лет до глубокой старости. Женщине нужен был образ, и изначально этот образ был отдан Мэгги, что вполне логично: раз уж роман о женщине, то и наблюдать надо именно за той, которая ещё маленькая, а не за той, которая уже полжизни прожила.
Но человек предполагает, а подсознание располагает. У Колин Маккалоу было, определённо, очень мудрое подсознание: ему отчаянно не нравились попытки сознательной части мозга окрасить роман — в угоду ли женской аудитории, авторской ли сентиментальности — в цвет «пепла розы». И как только стала окончательно ясна заурядность Мэгги и полное отсутствие в ней всякой способности и, главное, желания плыть куда-то вопреки течению, акцент в повествовании резко, почти рывком переключился на Фиону и больше уже никуда не смещался, а лишь оттенялся временами фигурой Джастины О’Нил.
Слышу возмущённый хор девачек: «Кто тут смеет говорить о заурядности Мэгги и о том, что она плыла по течению?!» Отвечаю девачкам: дети мои, а что такого была способна, хотела сделать и сделала Мэгги, что дало бы нам основания видеть в ней незаурядную личность, да ещё и плывущую против течения? Жизненную драму и страдания не предлагать, это не действия. Что Мэгги интересовало в жизни, за исключением лошадиного выгона, всех подряд маленьких детей и Ральфа де Брикассара? Все её способности проявились очень рано, и сколько бы автор, повинуясь моде на мальчишескую женственность, ни подчёркивала — порой совершенно беспомощно, как в эпизоде «семейного совета», устами Падрика — «пацанистость» своей героини, ей так и не удалось сделать из девочки нечто более интересное, чем воплощённую гендерную роль начала XX века. Мэгги была рождена, чтобы стать покорной дочерью, заботливой сестрой и матерью, верной женой и хлопотливой хозяйкой — всем этим она и стала, за исключением верной жены, но к её неверности Люк О’Нил имеет куда большее отношение, чем она сама: будь он нормальным человеком, её жизнь в браке сложилась бы иначе, и стала бы она искать утешения в объятиях его будущего высокопреосвящества — это ещё большой вопрос. Без сомнения, она продолжала бы его любить, но изменить порядочному, деликатному и умному мужу, солгать ему она, мне кажется, не смогла бы никогда в жизни. Более того, порядочному, деликатному и умному мужу она изначально была открыта для любви: размеры сердца вполне позволяли ей любить и мужа (как мужа), и Ральфа (вначале чисто платонически, а потом и вовсе как брата), и одно другому не мешало бы ничуть. Высокая добродетельность истинной жены, сестры и матери была её первым и последним талантом. Раскрыться же в полной мере этот талант, увы, не смог — и у нас нет оснований считать Мэгги незаурядной. Для того, чтобы сделать её примой, Маккалоу следовало написать книгу о счастливой семейной жизни: о том, как Мэгги подворачивается не Люк О’Нил, а какой-нибудь аналог Падрика Клири, — всякий другой сценарий неизбежно приводил к утрате личностного потенциала Мэгги и выдвижению на первый план её душевных терзаний, то есть именно что к дамскому роману.
Не вышло дамского романа — благодаря, как я уже сказала, Фионе. Понимать это в том смысле, что у Фионы не было душевных терзаний, а была одна сплошная бестрепетная самореализация, разумеется, не стоит. Но эта женщина, в отличие от Мэгги сделала свою судьбу сама, и именно об этой, самостоятельно сделанной судьбе, нам и повествует роман Маккалоу.
В сущности, Фиона — человек изначально гадкий и чёрствый. Быть зацикленной на своей, ах, беспредельной трагедии до сорока с лишним (или чуть не до пятидесяти?) лет, не обращая внимания на то, сколько неподдельного горя и бед доставляет эта зацикленность близким, да ещё и полагать свой психоз достоинством, вроде непреклонного, ОМГ, смирения перед тяжким бременем, выпавшим на долю, — такое, конечно, не всякий асилит. Пожалуй, Мэри Карсон это было бы под силу, ну, и всё, наверное. Мэгги, как я уже выше писала, при приличном муже относилась бы к миру куда добрей.
Но как бы ни была Фиона гадка и черства, а дурой её назвать не получится ни при каких условиях. И вот вопрос: неужели она не могла предвидеть последствия рождения Фрэнка? Неужели думала, что родичи, для которых она, в силу, скорее всего, собственных надменности, высокомерия и душевной глухоты, никогда не была родной, позволят ей вести прежний образ жизни и оставят на прежней ступени социальной иерархии? О том, что Фиона никогда не была родной для своих родителей, свидетельствует, с одной стороны, лёгкость, с которой от неё — единственного ребёнка! — отреклись все, за исключением престарелой бабки, с другой — размер приданого (пятьсот фунтов, не считая оставленного бабушкой, — это, с учётом состояния Армстрогнов, свидетельство скорее уж ненависти к дочери), а с третьей — любовь к ней именно бабки, которая, по словам Пэдди, «была сущая ведьма». «Фиа ей была дороже всех на свете», — добавляет он, и мы можем предположить, что норовом Фиона пошла как раз в эту каргу, а для отца с матерью была без малого проклятием, причём с младенчества. Так что я не верю, будто изгнание из семьи Армстронгов оказалось для неё ударом. Будь она любимой дочерью, она была бы вправе ожидать хорошего отношения к себе, но в том-то и беда, что на момент рождения Фрэнка любила её лишь та, которая одной ногой стояла в могиле. И, таким образом, Фиона отлично понимала, к чему надо готовиться. Будьте уверены, и приготовилась загодя (кстати, не без помощи, скорее всего, той же бабки).
Падрик расскажет Ральфу, что взял Фиону беспомощной и ничего не умеющей, но это будет неправда, хоть и не заведомая ложь. Фиона, как нам известно, выйдя замуж, не пожелала знаться ни с кем из тех, кто оказался близок ей по положению. У неё не было ни подруг, ни даже хороших знакомых среди женщин. А между тем она без посторонней помощи родила и удачно (то есть в том числе и без фатальных последствий для собственного организма) выкормила как минимум одного ребёнка, Билла, прежде чем к ней пришёл опыт полностью автономной жизни. Это означает, что в доме родителей, она не теряла даром времени, а готовилась к предстоящим испытаниям, в том числе, используя как макет Фрэнка (благо, при опытных няньках и мамках в беду не попадёт), училась кормить младенца, нянчить его, пеленать, купать, развивать, наблюдать за состоянием его организма. Большего она не могла сделать чисто физически: Армстронги не допустили бы её до настоящей практики, пока она живёт с ними («В доме она, понятно, ни до какой работы не касалась»), — но я уверена, что за работой швей, горничных, прачек, вязальщиц, стряпух, дворников, садовников и прочих полотёров она как минимум внимательно наблюдала, да ещё и активно консультировалась с бабкой, которая была, по-видимому, дочерью с одной стороны Родерика Армстронга, в прошлом уголовника, а с другой — маори и могла передать внучке как минимум известный ей опыт собственных родителей.
Почему я так думаю? Дело в том, что муж, для которого крайне важно разделение труда между мужчиной и женщиной (а автор именно эту черту Падрика неоднократно подчёркивает вкупе, кстати, с простодушием), никогда не смог бы научить жену содержать дом, да ещё и многодетный, в том идеальном порядке, в котором он содержался при Фионе. Максимум, что он мог — это объяснить ей самые-самые основы, а это в отсутствие, повторяю, подруг и добрых приятельниц означает, что львиная доля знаний по части домоводства и выживания в экстремальных условиях была усвоена Фионой ещё в родительской усадьбе. Фактически, к тому моменту, как Падрик женился на Фионе, ей не хватало только практического опыта, теоретических знаний было вполне достаточно.
Было достаточно так же знаний о финансовой стороне жизни. Падрик ничего не говорит насчёт обучения Фионы домашней бухгалтерии, а было бы странно, если бы в семье, где жёстко соблюдается разделение труда, бытовыми расходами заведовал бы мужчина. «У меня отложено», — говорит Пэдди, когда встаёт вопрос об оплате проезда в Австралию, но это совсем не те деньги, которые предназначены для покупки муки, сала и шерсти. Такие деньги находились в распоряжении Фионы — и мы с полной уверенностью можем предполагать, что так было с самого начала. Она уже в юности умела грамотно распределять средства.
Прекрасный вкус миссис Клири автор едва ли не в подкорку читателю вдалбливает и не останавливается на этом пути ни перед чем, включая даже и нарочито утрированную антитезу в лице Мэри Карсон. Мэри сама, конечно, из простолюдинок, да к тому же рано потеряла мужа — единственного, судя по всему, человека, который мог бы привить ей изящество, но женщины с таким жизнелюбием и волей к власти, как у Мэри, да ещё с такой внешностью, которая может стать конвертируемой валютой, обыкновенно и сами стремятся к компетентности в эстетических вопросах, так что отсутствие вкуса у Мэри — это, конечно, не что иное, как неуклюжий авторский реверанс в сторону Фионы.
Что такое вкус в вопросах домоводства? В первую очередь это умение правильно распоряжаться продуктами питания, как ни странно это прозвучит для людей, никогда не размышлявших над этим вопросом. Вкус в целом называется вкусом именно потому, что прямо относится к еде, еда же получается вкусной оттого, что соблюдаются не столько правила её приготовления (в некоторых случаях никаких правил не существует — например, многие виды салатов можно резать как попало), сколько, главным образом, пропорции ингредиентов. Вот к пропорциональности, гармоничности сочетаний вкус и апеллирует. И это то, чему Фиону учить опять-таки не пришлось, оно было в молодой женщине изначально. Пэдди, скорее всего, обучая жену стряпне, лишь объяснил ей, как развести огонь под плитой и в какой момент класть в воду мясо, в какой — овощи, а в какой — соль, остальное Фиона сделала сама.
Наконец, главное — она умела читать, за ней дали приличное, по рассуждению бедняка, приданое, и Пэдди не был скуп. У них в доме был целый большой географический атлас — роскошь даже по современным меркам: не всякая семья сегодня может позволить себе расходы на приличную картографию. А атлас, имевшийся в доме Фионы, приходилось раскладывать на полу — можете себе представить, сколько он приблизительно стоил. Так вот, будьте уверены, поваренные книги и прочие пособия до домоводству были главным чтением Фионы в первые годы замужества.
И я имею наглость пойти в своих предположениях даже дальше: ей была изначально неинтересна жизнь, уготованная по факту рождения; вплоть до встречи с Пакехой она искала возможность улизнуть в жизнь «настоящую», в ту жизнь, которую делают своими руками. Вряд ли эти желание и поиск были осознанными. Осознанными были смертельная скука и чопорная протестантская холодность родителей. Скорее всего, был и какой-то эпизод детства, раз навсегда поставивший между Фионой и её родителями непреодолимую преграду настоящей вражды, которая лишь не афишировалась (и которая, вероятно, как раз и приблизила её к бабке). Остальное оказалось плодом работы той части головного мозга, над которой мы не властны. И неспроста на роль прекрасного рыцаря на белом коне и отца Фрэнка был выбран Пакеха — заведомо недоступный. И неспроста Фрэнк родился вне брака — заведомым бастардом. Фиона со своим расчётливым, не по-женски жёстким умом вполне могла бы подождать с рождением Фрэнка до замужества. Однако все обстоятельства как будто нарочно сложились таким образом, чтобы мисс Армстронг никогда не смогла пойти стопами своих родителей.
Жизнь интересовала Фиону постольку, поскольку позволяла действовать. И в этом смысле Фиона оказалась на высоте задолго до того, как «украла» Фрэнка у возлюбленного и окончательно отрезала себя от мира, в котором воспитывалась. Мне даже кажется, что и вариант замужества, прежде чем предложить его отцу Фионы, бабка, эта «сущая ведьма», вначале обсудила с самой Фионой. Таким образом, на усмотрение отца была оставлена только кандидатура — как раз то, в чём, обладая определённой волей и теоретическими познаниями, можно довериться случаю.
«Я очень несчастная женщина», — говорит Фиона дочери на закате лет. Нет сомнений, она говорит правду. Вот только забывает добавить: «И меня это не волнует абсолютно, потому что я равно способна быть и совершенно счастливой и безгранично несчастной, если имею возможность вылепливать свою жизнь сама». Она принадлежит к тому типу людей, для которых эмоциональное состояние не значит ничего, зато очень много значит реализация волевого потенциала (который, как правило, могуч и стабилен).
Но судьба Фионы и её характер совсем не так интересны для меня лично, как её влияние на окружающих. Вот это влияние — мощное, всегда судьбоносное и редко положительное — я и хочу рассмотреть в следующем постинге.
Примечание для тех, кто читает меня недавно: однажды я уже пообещала продолжить «в следующем постинге» большую тему, начатую не менее, а то и гораздо более бодро. Не продолжила по сию пору (хотя и имею намерение продолжить в свой час — вот только неизвестно, когда этот час наступит). Так что с обещаниями подобного рода я зареклась раз навсегда. «Хочу продолжить» и «непременно продолжу», таким образом, не синонимы. Просто я действительно этого хочу и, если получится, обязательно продолжу.
- Читать в LiveJournal
Для справки: с начала осени 2008 г. по неизвестным причинам ЖЖ-трансляция не обновляется вообще; так что, если хотите получать обновления своевременно, лучше подписывайтесь непосредственно на RSS (читать об RSS-агрегаторах).